Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

Так же интенсивно работали еврейские благотворительные организации. В прессе отмечалось, что основная часть евреев-беженцев оседает по пути, находя приют у единоверцев в крупных центрах Юго-Западного края. И все же довольно много их добиралось до Москвы. Частично они находили приют и продовольствие с помощью Центрального городского бюро, которое ходатайствовало перед московской администрацией о предоставлении права жительства тем из беженцев, которые его не имели. В большинстве случаев такие просьбы удовлетворялись в короткие сроки. Часть беженцев пользовалась помощью московских еврейских благотворительных учреждений. «Более состоятельным находят дешевые помещения, – сообщала газета “Утро России”, – беднякам же оказывается помощь из сумм благотворительных обществ. На днях происходило совещание еврейских общественных деятелей. Решено возбудить ходатайство перед московской администрацией о предоставлении всем без исключения еврейским беженцам временного права жительства в Москве».

Швейная мастерская, организованная для беженцев

Осенью 1914 года беженцы встречали в Москве исключительно благожелательное отношение. Одним из свидетельств настроений, господствовавших в обществе, может служить очерк журналиста Н. А. Фольбаума «Беглецы»:

«На сцене полная темнота. Постепенно в этом мраке обозначаются слабые призрачные тени. Разгорается, шипя, над софитами прожектор, защищенный цветным стеклом.

И тени начинают колебаться. Старый, добрый, полузабытый “серпантин”. Плавно колышутся мягкие крылья, и три женские фигуры несутся одна за другой.

Прожектор разгорелся окончательно; на белых одеждах заметны грубые швы и неразглаженные слежавшиеся полосы.

Разглаживать было некогда. Танцовщицы только что приехали из Варшавы.

Движения становятся все резче; мелькают по сцене, как птицы, захваченные бурей. И буря их действительно захватила.

Много нахлынуло в Москву этих театральных беженцев из Польши. Кочевали по городам и местечкам с незатейливым своим искусством, перебивались со дня на день. Думали, что хуже и быть не может, но бодро смотрели вперед. Никакая нужда их не испугает; они стоят на последней ступени нужды, дальнейших ступеней быть не может.

Но оказалось, что эта лестница беспредельна, и они еще не дошли до ее конца. Сколько испытаний!..

– В Польше не для кого больше танцевать. Не осталось зрителей.

Боролись до последней возможности; собирая последние силы, кочевали они по местечкам, где прежде их встречали незабываемые триумфы. Теперь их встречают там одни дымящиеся развалины.

Нет больше зрителей; кого привлечет их воздушный “серпантин” в это время, когда все население местечек само превратилось в участников невиданной с самого сотворения мира трагедии?

Они пробирались в еврейском фургоне по лесным дорогам. Послышался тяжелый грохот; остробородый еврей зачмокал, задергал вожжами, и лошади едва успели свернуть в сторону.

Мимо них пролетела на рысях конная батарея; тяжелые пушки мчались с такой быстротой, что подпрыгивали как резиновые.

Скрылись – и через несколько минут начали раздаваться оглушительные раскаты.

– Там театр посерьезнее нашего. Бродячим артистам нечего делать в Польше…

А шрапнельные выстрелы расплываются, как белые тучки – совсем как серпантин, – в небе.

В каждом маленьком московском театрике вы встретите несколько беженцев, которых вытеснила из Польши война.

Не хватило сил бороться; их бутафорский хлам не устоял против тяжелых орудий.

Жестокая судьба выкинула их из местечек в столицу.

Маленькие театрики сами дышат на ладан, сократили до крайних пределов все свои расходы, – но у них не хватило жестокости отказать в приюте польским беглецам.

Другие нашли пристанище в цирках. Молодой опереточный комик попал в качестве клоуна на арену, рассказывает примитивные анекдоты и декламирует злободневные куплеты.

На голове его рыжий парик, в котором он играл прежде какого-то обольстительного графа, соломенная шляпа, уцелевшая от роли какого-то банкира.

Он медленно ходит за лошадью, на которой сидит, отдыхая от трудного прыжка, наездница в блестках, – и старается развеселить публику.

– У нас в цирке он отдохнет от скитаний. Много ему пришлось натерпеться…

Товарищи относятся к беженцам с чрезвычайным вниманием.

Несколько человек пристроились около кинематографа. Участвуют в съемках картин из текущих событий. Возник вопрос о какой-то мелкой подробности в форме немецкого офицера.

Беженцы пригодились – все было сделано по их указаниям. Кому же и знать, как не им.

Один из беженцев долго объяснял, как у прусского лейтенанта расположены выпушки и петлички, а потом не выдержал, остановился и начал вытирать глаза.

К нему бросились, принялись его утешать. А он говорит:

– Невольно слезы… Ведь я все это видел… Ведь я из Калиша…

Кружатся белые тени. Судорожно машут крыльями белые птицы.

И с последним аккордом застывают неподвижно. Легкие одежды опустились прямыми складками.

Как воплощенное отчаяние…»