Повседневная жизнь Пушкиногорья

Пушкинскими Горами и селом Михайловским стала распоряжаться Пушкинская военная комендатура вермахта, в помещениях заповедника расположились немецкие солдаты, в доме-музее — офицеры. Жена лесника Пушкинского заповедника Д. Ф. Филиппова вспоминала: «В нашем доме-музее поселился немецкий штаб. Немцы поставили топчаны, развалились на старинных стульях, стали тащить ценные вещи: подсвечники, картины. Что им не нравилось, выбрасывали. Я увидела в одном из залов портрет Пушкина — замечательную копию с известной работы художника Кипренского. Портрет валялся на полу. Полотно было продавлено сапогом. На моих глазах немецкий солдат растапливал печь книгами из музея»^[417]

. Однако так было только на первых порах. Вскоре немецкие власти одумались и постановили использовать музей Пушкина для примирения с населением и агитации за новый порядок. Война была еще в самом начале, и захватчики не сомневались в своем успехе: планируя надолго задержаться на захваченных территориях, они должны были позаботиться об обустройстве повседневной жизни.

Деятельность музея была восстановлена: с помощью местных жителей расчищены парки, музейные вещи, поначалу растащенные по офицерским квартирам, возвращены на место, получил назначение новый директор, владевший немецким языком бывший лесовод Михайловского К. В. Афанасьев. Это был человек уже весьма преклонного возраста, не чуждый литературным занятиям, принимавший участие в жизни не только заповедных рощ, но и музея и уволенный новым директором буквально за несколько дней до начала войны.

Почему он согласился на такое странное предложение, исходившее от вражеского начальства? Прежде всего непонятно, мог ли он отказаться и что повлек бы за собой отказ для него самого и для его семьи. Откажись он, и кто знает, кому бы предложили эту должность новые хозяева. Невозможно утверждать наверняка, но скорее всего К. В. Афанасьев принял из рук врага должность директора, руководствуясь простым соображением — сохранить то, что не удалось эвакуировать. Вероятно, он понимал, что в глазах окружающих останется штрейкбрехером, фашистским прихвостнем и предателем. Примерно так и получилось. О послевоенной судьбе К. В. Афанасьева излишне говорить подробно — о ней легко догадаться, зная историю нашей страны. Его согласие возглавить музей было истолковано советскими властями как пособничество врагу, и после войны он был осужден на 15 лет лагерей. В 1991 году К. В. Афанасьев был реабилитирован посмертно по закону «О реабилитации жертв политических репрессий».

Уже в августе 1941 года майор вермахта Зандлер организовал восстановление Пушкинского музея. С весны 1942 года деятельность музея возобновилась. Население района было широко оповещено об этом. Жителей оккупированной территории приглашали посетить Пушкинский заповедник, «который по милости Адольфа Гитлера широко открывает двери музея А. С. Пушкина для освобожденных трудящихся, и где бережно восстановлено все то, что связано с именем великого русского поэта и так дорого русскому народу»^[418]

. Экскурсии по дому, особенно в случае посещения музея высшим командованием (что происходило не так уж редко), вели новый директор Афанасьев или его жена, тоже владевшая немецким языком. Приезжал на экскурсию в Пушкинский заповедник, например, генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб, командовавший группой армий «Север» и непосредственно руководивший блокадой Ленинграда. Впрочем, интерес офицеров высшего ранга состоял не столько в посещении музея Пушкина, сколько в охоте в Михайловских лесах, которые предоставляли в этом смысле разнообразные возможности: на заповедных территориях водились не только лисы и зайцы, но и кабаны, волки, медведи — а сколько птиц!..

По воспоминаниям местных жителей, стреляли чаще всего из автоматов, что пользы вековым деревьям заповедника принести не могло. Но для Михайловских рощ черный день наступил все-таки позже. Пока же за ними присматривали, сгоняли местных крестьян для уборки в парках: «Рано утром брали в руки грабли, вилы и шли в Михайловское. Староста нашей деревни направлял нас на разные работы в Пушкинские Горы и заповедник. Семье надо было как-то жить. Для уплаты налогов и штрафов требовались деньги, а за работу в заповеднике кое-что платили»^[419].

Среди посетителей Пушкинского заповедника были немецкие солдаты, которые оставляли в книге отзывов наивные суждения о том, как жили русские помещики в прошлом веке. Посещали музей, конечно, и местные жители. Их интерес к родной культуре немцы пытались использовать в своих целях. Раздавали изданные на русском языке прокламации и газеты, религиозную литературу, даже стихи Пушкина. На оккупированной территории с местным населением проводилась грамотная идеологическая работа.