Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Изолятор комплектовался из отказников из числа уголовного элемента, рецидивистов, осужденных по 58-й статье, а также бывших «политических». Охрана и надзор осуществлялись силами сосланных в СЛОН за должностные преступления офицеров РККА, милиционеров и чекистов. Срок содержания в штрафизоляторе составлял от двух недель до года. Однако год здесь не выдержал никто.

Из «Положения о Соловецких лагерях особого назначения Объединенного Государственного Политического управления»:

«Заключенные штрафного разряда содержатся в одиночном заключении и в особо предназначенных для них камерах и пользуются правом свидания, выписки и посылки писем не чаще одного раза в два месяца, а также могут получать не более одного раза в три месяца передачи. Заключенные этого разряда назначаются на особые работы (уборка выгребных ям и пр.). Примечание: заключенные этого разряда определяются в порядке дисциплинарном (параграф 165, Дисциплинарные меры)».

А теперь познакомимся с воспоминаниями тех, кто содержался на Секирке. Иван Матвеевич Зайцев, соловецкий заключенный в 1925—1927 годах:

«Нас заставили раздеться, оставив на себе лишь рубашку и кальсоны. Лагстароста постучал болтом во входную дверь. Внутри заскрипел железный засов, и тяжелая громадная дверь отворилась. Нас втолкнули внутрь так называемого верхнего штрафизолятора. Мы остановились в оцепенении у входа, изумленные представшим перед нами зрелищем. Вправо и влево вдоль стен молча сидели в два ряда на голых деревянных нарах узники. Плотно, один к одному. Первый ряд, спустив ноги вниз, а второй сзади, подогнув ноги под себя. Все босые, полуголые, имеющие лишь лохмотья на теле, некоторые — уже подобие скелетов. Они смотрели в нашу сторону мрачными утомленными глазами, в которых отражалась глубокая печаль и искренняя жалость к нам, новичкам. Все, что могло бы напомнить о том, что мы в храме, уничтожено. Росписи скверно и грубо забелены. Боковые алтари превращены в карцеры, где происходят избиения и надевания смирительных рубашек. Там, где в храме святой жертвенник, теперь огромная параша для “большой” нужды — кадка с положенной сверху доской для ног. Утром и вечером — поверка с обычным собачьим лаем “Здра!”. Бывает, за вялый расчет мальчишка-красноармеец заставляет повторять это приветствие полчаса или час. Пища, причем очень скудная, выдается единожды в сутки — в полдень. И так не неделю или две, а месяцами, вплоть до года».

Емельян Соловьев, соловецкий заключенный в 1925—1932 годах: «Узникам Секирки не разрешается писать и получать письма, запрещены посылки и право пользоваться ларьком, даже если на счету есть деньги. Утром по кружке кипятка, а позднее по три четверти фунта черного недопеченного хлеба, который мгновенно съедается... Если арестанту понадобится сходить по естественным надобностям, то без разрешения он не может встать и пойти в шкаф, где находится малая параша... Многие ложатся в штабеля, чтобы сохранить тепло. Один ряд ложится на пол, другие на них, а третий ряд еще выше. И так чередуются, чтобы не замерзнуть».

Борис Леонидович Седерхольм, соловецкий заключенный в 1925 году: «С Секирной горы редко кто возвращается обратно, а если и возвращается, то с увеличенным сроком пребывания в лагере, так как административная коллегия имеет право выносить приговоры помимо Москвы, включительно до смертной казни! Этим правом коллегия пользуется в самом широком объеме».

Летом 1929 года четвертое отделение на Секирной горе посетил «буревестник пролетарской революции» Алексей Максимович Горький (об этом мы уже писали). Почему писателя привезли именно сюда, где к тому времени (начальником УСЛОНа вновь был А. П. Ногтев) полным ходом шли расстрелы, а уничтожение штрафников самыми изощренными способами было поставлено на поток, не вполне понятно.

Но предположить можно.

Дело в том, что именно в это время на Соловках шла очередная чистка рядов лагерной администрации, а также сотрудников охраны и надзора. Видимо, высокому московскому гостю хотели показать, что все нарушения и злоупотребления искореняются «надлежащим образом».

Из материалов следственного дела № 877.

Игорь Курилко (сотрудник ОГПУ, бывший комендант Кемьперпункта Соллаг ОН): «Вся система битья и издевательства над заключенными была именно системой, а не единичными случаями. Об этом прекрасно знает вольнонаемное начальство и поощряло это тем, что не предпринимало никаких мер для искоренения... Мы всегда были убеждены, что не сам Потёмкин, не сам Кривошеин или Ржевский (лагерное начальство того времени. — М. Г.) выдумали и проводили в жизнь всю эту систему избиения. Мы отлично знали, что то же самое (и еще хуже) делалось и делается в Соловках, на Секирке, на всех командировках... Потёмкин и такие же начальники, как он, подчинялись общей обстановке, общему положению вещей, ставшему системой».