Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Святейший патриарх Никон, чей могучий образ неразрывно связан в первую очередь с духовной жизнью Поморья (Соловки, Анзер, Кийостровский Крестный Онежский и Кожеезерский Богоявленский монастыри), вне всякого сомнения, занимает особое место в Соловецкой истории, которой архимандрит Порфирий (Карабиневич) дает следующую весьма неутешительную характеристику: «Опасаясь нашего раскаяния, крепко держит нас в самообольщении коварный строитель гибели нашей. Он-то старается уверить, что мы живем в мире, как следует людям порядочным, а если и согрешили в сем по немощи, то... Бог все простит нам по благости Своей... Вся протекшая жизнь наша, в коей мы никогда не давали отчета пред совестию, и источник ее — сердце, в которое мы никогда не входили со светильником слова Божия, покрываются непроницаемою мглою, сквозь которую собственное око наше не может усмотреть почти ничего. А не видя всей бездны своего греховного растления, мы, очевидно... и не сокрушаемся о своем гибельном состоянии... О, сколько величайших зол для души, сколько потери в деле спасения происходит от незнания себя!»

Конфликт инока Никона и преподобного аввы Елеазара, о котором уже шла речь на страницах данной книги, безусловно, стал в ряду тех нестроений на поприще самообольщения и незнания себя, о которых пишет архимандрит Порфирий (Карабиневич).

Если святитель Филипп уходил в пустыню, то будущий патриарх Никон вообще покинул Анзер, чтобы не искушать старца Елеазара и не ввергать свою душу в пучину страстей и козней. Конечно, это было бегство с острова, но не от трудов и зла, а навстречу им, чтобы вести невидимую брань и быть полностью ответственным за каждое свое слово и каждый свой поступок

Но «Остров мертвых» не хочет отпускать Никона, который, вырвавшись из пучины страстей, попадает в пучину морскую и едва не лишается жизни за свое дерзновение стоять в правде до конца. Промыслом Божиим анзерский инок находит спасение на острове Кий близ Онежского устья и устанавливает здесь по поморскому обычаю деревянный восьмиконечный обетный крест, к которому спустя годы вернется уже патриарх Никон и в память о событиях 1639 года начнет возведение Крестовоздвиженского монастыря.

В этом смысле известная оппозиция двух северных обителей — Соловецкой и Кий-островской (в свете событий, связанных с Соловецким восстанием 1667— 1676 годов) в большей степени может быть отнесена к областям экономической и политической, но с точки зрения мистической и богословской она (оппозиция, даже конфликт) совершенно ничтожна. Преображение Господне и воздвижение Креста Господня на Белом море трудами преподобных Савватия, Зосимы и Германа, святителя Филиппа и патриарха Никона знаменуют собой забрасывание той сети, о которой святой Евангелист Лука говорит, что она прорывалась от великого множества рыбы.

Конечно, эти слова следует понимать иносказательно — сеть прорывается, потому что взято на себя чрезмерно много и уже нет возможности отделить зерна от плевел.

Почти десять лет так называемого Соловецкого сидения второй половины XVII века, когда по сути в рамках одного, отдельно взятого острова и монастыря велась гражданская война, закончившаяся не победой (победить тут невозможно), но чудовищным погромом и разорением обители, стали рубежным событием в истории Спасо-Преображенского монастыря. Духовная брань отшельников трансформировалась в кровавую бойню, когда каждая сторона была уверена в своей правоте и почитала себя наследницей традиций преподобных соловецких отцов.

Так называемая «трагедия русской святости», о которой писал Георгий Петрович Федотов, докатилась и до острова, но в особой, предельно жестокой и апокалиптической форме. Сжатое пространство сжало и воспламенило ярость и взаимные претензии. Категорический отказ (вплоть до добровольного принятия самой лютой смерти) ряда соловецких старцев разделить нововведения патриарха Никона и служить по новопечатным книгам наводит на мысль о том, что произошла трагическая подмена свободного и дерзновенного духовного поиска, который вели ученики преподобного Сергия Радонежского и ученики его учеников, обрядоверием, порожденным в первую очередь страхом, недоверием к богомыслию как акту внутренней свободы.

Буква закона в данном случае оказалась сильнее духа закона.

Но буква неподвижна и мертва!

А «Дух, как ветер, веет где хочет: шум ветра слышишь, а откуда он приходит и куда уходит — не знаешь, так что каждый может быть рожден от Духа», — восклицает Евангелист.

Итак, речь в конечном итоге заходит о понимании свободы и несвободы, об отторжении мира и о тех узах, путах ли, которые не отпускают человека (а в случае с монастырем, инока), погружая его в «непроницаемую мглу».