Повседневная жизнь советских писателей. 1930— 1950-е годы

…Так как дети писателей общались в определенной среде — «среди своих», жили в привилегированных условиях, то к началу пятидесятых годов стала появляться некая особая социальная группа — писательские дети. Но не всех родителей устраивало такое положение — многие испытывали беспокойство из-за того, что дети не знают многообразия реальной жизни. А. Фадеев писал своему сыну Александру 19 июля 1953 года: «Благодаря известным материальным преимуществам жизни, которые предоставлены советским строем писателям и вообще людям искусства, детство твое и Миши прошло и проходит в изобилии материальных благ: без труда достается все „сладкое“ — и хорошая одежда, и велосипеды, и ружья, и пирожные. Это создает невольно и неправомерно известную привилегированность жизни… И мне очень хочется, чтоб ты больше общался с обыкновенной народной средой»^[839].

Хорошее пожелание.

Принудительное соавторство и другие «пережитки прошлого»

Характер образа жизни, этических проблем взаимоотношений литераторов с годами практически не менялся. Отношения между писателями были не всегда простыми. Порой на них оказывала влияние политическая конъюнктура. Нередко присутствовала в них и ревность к творческим успехам коллег по перу, чаще — к их доходам. В РГАЛИ сохранились эпиграммы неизвестного автора^[840], которые во многом передают атмосферу писательской среды.

С. П. Бабаевскому

Не всякий алмаз самой чистой воды,Не всякое золото чисто и звонко,И твой «Кавалер Золотой Звезды»Не стоит хвоста «Золотого теленка».

С. Я. Маршаку

Его мы ценим в меруЗа свежесть и за пыл,

Добавил славы он Шекспиру,Но и себя не позабыл.

М. К. Луконину

Мы завидуем собрату,Ну-ка, тронь его, задень,Ведь никто его, ребята,Не имел такой зарплатыЗа один «Рабочий день».

С. В. Михалкову

Не только я, но и всякий скажет,Тая в груди упрек немой,Мы на твоем спектакле «Раки»Шептали: «Я хочу домой».

Н. А. Горбачеву

Я стихи твои отведал,Прочитал твои тома,Видно, ты не Грибоедов,Горе здесь не от ума.

Е. Ю. Мальцеву

Бездарен, но не сдается,Не пишет, но издается.

Л. Никулину

Он вспоминать не устаетИ все, что вспомнит — издает,И это все читать должны

«России верные сыны».

П. Тычине

Ах, родной Тычина,Дорогой профессор,Пишешь ты, как Пушкин,Жаль, нема Дантеса.

А. Сурову и Н. Вирта

Обоих взяли в оборот,Но у друзей различный метод,За голубым забором тот,И под любым забором этот.

Отражено в этих эпиграммах и извечное неприятие литературных бюрократов:

Ленинград — кузница кадров.

Живет в Москве литературный дядя,Я имени его не назову,Одно скажу, был праздник в Ленинграде,Когда его перевели в Москву.…………………………………Ужель дерьмом бедна столица,Что Питер должен с ней делиться.

Эпиграмма, посвященная Саянову, опять возвращает нас к больной теме:

Встретишь Саянова?Трезвого? Не пьяного?Значит, не Саянова.

Тот же автор пошутил в адрес Бубеннова: «Эволюция Бубеннова: Белая береза — белая головка — белая горячка».

О том, что проблема пьянства в литературной среде после войны была широко распространена, вспоминал К. Ваншенкин: «…Многие поэты открыто и регулярно пили: Твардовский, Смеляков, Светлов, Шубин, Фатьянов… Но особенно это относилось к сверстникам Слуцкого. Одним это помогло, дало возможность расслабиться, других погубило… если посмотреть правде в глаза, придется признать: это было поколение мужественных алкоголиков. Недогонов, Наровчатов, Луконин, Самойлов, Соболь, Львов, Левитанский, Глазков и др… Сбавить обороты так и не сумел никто. Смогли бросить, завязать Дудин и Орлов, но такое, как известно, тоже не идет на пользу.

Так вот, по сути, единственным непьющим поэтом из этой генерации был Слуцкий. На него смотрели как на чудо»^[841].