В грузинском ресторане можно было отведать все что душе угодно, кроме… устриц. Этим деликатесом угощали в «Праге» на Арбате. Старый московский ресторан вновь открылся в 1955 году после долгого перерыва, еще в 1920-х годах он использовался как правительственная столовая, куда наезжало политбюро в полном составе, чтобы пообедать. И вот ресторан подремонтировали и открыли для всех желающих (ну почти для всех, скажем так). К услугам посетителей ресторана было несколько залов, декорированных под разные стили и эпохи, знаменитый зимний сад. Наибольшей популярностью пользовался зал «Москва» с занимавшим всю стену панно, изображающим панораму столицы.
Одним из первых устрицы пришел откушать академик-физик Петр Капица. Молодой официант посмотрел на него как баран на новые ворота, ничего не сказал и ушел. Через какое-то время принес-таки устрицы, при этом почему-то пытаясь не смотреть на блюдо. Капица интересуется:
— Скажите, молодой человек, а каким вином их лучше запивать?
— А мне-то почем знать, чем их запивать. Глаза б мои на эту гадость не смотрели!
Тем не менее «Прага» считалась одним из лучших ресторанов Москвы, недаром в 1960—1970-е годы в его залах обычно давались банкеты по случаю присуждения Ленинских и Государственных премий от имени министра культуры Екатерины Фурцевой. Так, в 1961 году Ленинская премия была присуждена большой группе деятелей культуры — Александру Твардовскому за поэму «За далью — даль», Григорию Чухраю и Валентину Ежову за фильм «Баллада о солдате», Вере Пашенной за исполнение заглавной роли в спектакле Малого театра «Васса Железнова», Святославу Рихтеру и Евгению Мравинскому по совокупности заслуг, Борису Пророкову и Мартиросу Сарьяну за их живописные работы. После вручения высоких правительственных наград все поехали в «Прагу» на банкет. Первой взяла слово Фурцева, подняв тост за Хрущева. «Потом пошли тосты за нас, лауреатов, — вспоминает сценарист Ежов. — Тост за тостом, рюмка за рюмкой — незаметно все расслабились, за столами стало шумно… Вдруг Екатерина Алексеевна со всей прямотой простой женщины, которая управляет государством, говорит: “Товарищи, давайте споем!” Я, грешным делом, подумал, что петь мы сейчас будем не иначе как “Интернационал”. Но ошибся. Аджубей тут же подхватил идею министра: “Товарищи, — предложил он, — давайте споем ‘Бублики’ ”! Как я потом узнал — это была любимая песня Екатерины Алексеевны. Фурцева запела:
Все, кто знал слова, подхватили:
Я видел, как шокирован был Рихтер этой бесхитростной песенкой времен нэпа. Фурцева остановилась и предложила перейти в соседний небольшой зал. Там стоял круглый стол, вокруг него пуфики. Все расположились. Здесь же стояло черное, обшарпанное пианино. И вот на этом инструменте Фурцева просит Рихтера подыграть. Тот, надо отдать ему должное, отнесся к просьбе-поручению с юмором. Весело подошел к инструменту, весело сел, весело начал играть тему. Но, очевидно, от того, что пальцы Рихтера были не приспособлены к столь примитивному наигрышу, ему никак не удавалось попасть в такт аккомпанемента. Рихтер, наверное, бессознательно стремился разукрасить эту примитивную мелодию вариациями. Фурцева сбивалась, несколько раз останавливалась и начинала петь сначала, потом не выдержала и говорит: “За что только тебе, Рихтер, дали Ленинскую премию?! Ты даже аккомпанировать толком не можешь!”». Комментарии, как говорится, излишни.
Глава шестая.
Богемные салоны советской столицы
…уберите Ленина с денег, так цена его высока!