Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой

Не застрелись Маяковский в 1930-м — и он бы стал звездой салона Ежовой. Мы хорошо знаем слова Сталина про «лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи». А вот как полностью выглядит цитата:

«Тов. Ежов!

Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите ее в Москву… Сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов.

Привет! И. Сталин».

Это резолюция Сталина на обороте письма Лили Брик Сталину от 1935 года. Ежов принял Лилю, душевно с ней поговорил, сетовал, что плохо у нас издают Маяковского, на серой бумаге — разве так должны выглядеть произведения великого поэта? Он читал ей его стихи и вообще проявил большое внимание. После этой встречи и началась новая канонизация Маяковского, которого «стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине», по меткому выражению Пастернака. А всё Ежов, ему отдельное спасибо за Маяковского.

Весной 1938 года посиделки у Ежовой закончились в связи с обострением у нее психического заболевания, ставшего следствием «полного бытового и морального разложения», что неудивительно, учитывая обстановку в семье (они с Ежовым к тому же удочерили девочку из дома ребенка). В мае 1938 года Ежова уехала в Крым подлечиться, однако ни к чему хорошему это не привело. Она взялась писать верноподданнические письма Сталину и, вернувшись по настоянию мужа в Москву, вновь легла на лечение в санаторий, где в ноябре 1938 года отравилась снотворным, якобы после его сигнала: «Пора, мол, Женя, тучи над нами сгущаются!» Похоронили ее на Донском кладбище с почестями. Ежова сняли с поста наркома в декабре 1938-го, после чего он ударился в беспробудную пьянку. Арестовали его в апреле 1939 года, а через месяц взяли и Бабеля. Кольцов к тому времени был уже арестован. Всех троих расстреляли, а прах свезли в общую могилу опять же на то же самое кладбище. Там они все и встретились, получился своеобразный посмертный салон.

Не менее светской была жизнь в другом салоне, что располагался в доме в Брюсовом переулке на квартире Всеволода Мейерхольда и Зинаиды Райх. Интереснейшие свидетельства о повседневной жизни этого богемного сообщества оставил музыкант Юрий Елагин — в 1930-х годах он был скрипачом в оркестре Театра им. Евг. Вахтангова, а во время войны, оказавшись на оккупированной территории, сумел перебраться в США. В Америке Елагин не терял времени даром, выступая по «Голосу Америки» с рассказами и разоблачениями советского режима. Вот что он поведал о салоне Мейерхольда: «Московская четырехкомнатная квартира в Брюсовом переулке стала одним из самых шумных и модных салонов столицы, где на еженедельных вечеринках встречалась элита советского художественного и литературного мира с представителями правительственных и партийных кругов. Здесь можно было встретить Книппер-Чехову и Москвина, Маяковского и Сельвинского, знаменитых балерин и певцов из Большого театра, виднейших московских музыкантов так же, как и большевистских вождей всех рангов, за исключением, конечно, самого высшего. Луначарский, Карахан, Семашко, Енукидзе, Красин, Раскольников, командиры Красной армии с двумя, тремя и четырьмя ромбами в петлицах, самые главные чекисты — Ягода, Прокофьев, Агранов и другие — все бывали гостями на вечеринках у Всеволода Эмильевича. Веселые собрания устраивались на широкую ногу. Столы ломились от бутылок и блюд с самыми изысканными дорогими закусками, какие только можно было достать в Москве. В торжественных случаях подавали приглашенные из “Метрополя” официанты, приезжали цыгане из Арбатского подвала, и вечеринки затягивались до рассвета. В избранном обществе мейерхольдовских гостей можно было часто встретить “знатных иностранцев” — корреспондентов западных газет, писателей, режиссеров, музыкантов, наезжавших в Москву…[19]