Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

– Мама хоть не в обезьяннике сейчас? – спросил я хриплым почему-то голосом.

– Нет, – сказал папа устало. – С дядей Димой ей повезло больше, чем со мной.

Соус несвежий. Щетка тоже отставляет тарелку с недоеденным вторым.

В дверь заглядывает раздатчица в белом халате.

– Спасибо, – говорим мы со Щеткой хором.

– Ой, какие дружные, – улыбается она. Убирает на поднос тарелки, тряпкой смахивает в него со стола невидимые крошки.

Мы люди опрятные. Стол, вытертый бумажным полотенцем, снова превратился в письменный. Вернее, в рисовальный. А скоро тихий час.

– Ты не любишь спать днем?

На такой вопрос можно ответить и «нет», и «да», смысл ответа «не люблю» не поменяется.

– Нет.

– Будешь рисовать?

– Да.

Я не люблю спать днем, а ночью – не могу. Бессонница вернулась ко мне. Тяжелые мысли наваливаются скопом, как стая летучих мышей. Запускают в мозг острые зубки. Я воюю с ними. Читаю стихи, пою песни – военные, эстрадные, после них – бесконечную песенку о верблюдах.

Сегодня попробую припугнуть мышей Мысонком. Он же кот. Не буду прятать рисунок, положу под подушку.

Папина девушка с дочкой переехали к нам. Причем Бэмби – в мою комнату. Все мои вещи сместились к правой стене, с девчачьей стороны встали маленькая кровать и журнальный столик с кукольным домом. Там же остались на полках мои игрушки и книги. Папа пояснил, что тесниться придется максимум два года, а тем временем он подкопит деньги на размен квартиры:

– Семья у нас теперь большая.

Я в очередной раз убедился в бесповоротности прошлого.

К Надежде Антоновне я обращался на «вы», без имени, ограничиваясь местоимениями. Она вела себя все так же тихо, но я ей не верил. Где они с Бэмби жили до нас, я так и не понял, но узнал, что собственной квартиры у них не было. По телевизору показывали, на какие ужасные преступления способны люди ради присвоения чужого жилья. Возможно, Надежда Антоновна усыпляла нашу бдительность и напускала на себя скромный вид с далекоидущими намерениями. В уме я стал называть эту хитрюгу Скупой Бухгалтершей, потом просто Бухгалтершей.

Она скребла нашу с папой квартиру так, будто мы бездельничали со дня маминого отъезда. Окна, зеркала и посуда заблестели. Выстиранная и выглаженная одежда убралась в шкафы. Обедать мы снова начали в гостиной за столом с матерчатой скатертью. Папа бессовестно изображал поборника столового этикета и надзирал за мной. Не дай бог капнуть соусом на скатерть. Не пытаться сунуть пирожок в карман джинсов. Не вытирать жирные руки и рот рушником. И многое другое. А между прочим, совсем недавно мы покупали вместо салфеток пачку кухонных полотенец и выкидывали их по мере загрязнения. Из одной тарелки ели первое и второе, собирали соус с тарелки корочкой хлеба. Вкусно, и мыть легче…

Я удивлялся странной потребности взрослых мужчин в ущемлении своей свободы. Наверное, так полагается в мире, и папа ощущал себя в неволе, как сытый лев в зоопарке, но я возражал против новых правил. То есть возражал бы, не вторгнись они в нашу жизнь с безудержной силой. В моем тайном списке под заглавием «Что мне не нравится» утвердились четыре основных пункта:

1. Мне не нравится, что папа из-за большей зарплаты перешел обратно на работу с командировками.

2. Мне не нравится, что в папино отсутствие я чаще думаю о маме.

3. Мне не нравится, что папины выходные я делю с «экспериментальными» людьми.

4. Мне не нравится, что они нравятся Мысонку.

Умный кот быстро сообразил, от кого зависит вкусное наполнение его миски. Он постоянно ошивался в кухне у ног Бухгалтерши, посверкивая плутовскими рыжими глазищами и выпрашивая лакомые кусочки. Пекла она, честно признаться, здорово. Дух по дому стоял умопомрачительный, лучше всяких духов. Пироги, пирожки, кулебяки, шарлотки, блинчики не сходили со стола. Папа блаженствовал, кошачья морда лоснилась (в смысле Мысонкина). При этом сама Бухгалтерша ела меньше кота, а Бэмби еще меньше.