Позорный столб (Белый август)

Итак, Гёмбёш оказался прав: система свободной торговли «мирного времени», регулируемая в мировом хозяйстве лишь кое-какими валютно-финансовыми ограничениями или таможенными барьерами, никогда больше не была восстановлена в Европе; по прошествии нескольких неустойчивых переходных лет эта система постепенно, но окончательно была вытеснена гораздо более жесткой формой торговли загнивающих и ожесточенно конкурирующих между собой национальных капиталистических монополий: государственными импортными ограничениями, системой связанного хозяйства и, наконец, фашистской «национальной» автаркией господствующих классов, ведущих подготовку к новой войне. Австро-венгерская крона со времени краха в 1918 году в Цюрихе официально не котировалась: по последнему курсу на 30 октября 1918 года за 100 крон давали 49,7 швейцарского франка, тогда как в 1913 году за те же 100 крон можно было получить 105,02 швейцарского франка.

В этот августовский день, когда пес Доди, Зингер и Дубак с бренными останками барана в кастрюле плелись по проспекту Андраши, самые отважные спекулянты в стране за 100 швейцарских франков давали 1123 кроны 60 филлеров в синих деньгах. Сделок они, однако, как правило, не совершали; безудержная спекуляция началась лишь тогда, когда волна контрреволюции целиком захлестнула страну и правительства Пейдла специальным декретом восстановило синие австро-венгерские банкноты как законное платежное средство.

Однако на проспекте Андраши, несмотря на то, что на дверях магазинов висели замки, было весьма оживленно; по мостовой курсировали румынские патрули, по тротуару прохаживались гуляющие штатские, матери толкали впереди себя детские коляски, время от времени проезжали легковые машины, в которых сидели румынские офицеры или члены миссии Антанты; изредка в машинах можно было увидеть и особ в гражданском платье, которые имели отношение к правительству или руководству активизировавшейся социал-демократической партии. В базилике непрерывно звонили колокола, на проспекте императора Вильгельма на буферах и даже на окнах трамваев висели пассажиры; на углу стояли двое молодых людей — на голове одного из них краснела окровавленная повязка и все лицо было в синяках. Этого юношу иудейского вероисповедания в то утро били в актовом зале члены Союза пробуждающихся мадьяр, когда он держал экзамен в политехнический институт; это было первое побоище в высшем учебном заведении Венгрии, которое явилось интродукцией к продолжавшейся затем в течение двадцати пяти лет драме, по ходу действия которой совершавшие из провинции вояж приказчики барских поместий, стажеры-нотариусы, молодые комитатские писцы, располагавшие членским билетом Союза пробуждающихся мадьяр, в сообществе со знакомыми студентами всегда могли преспокойно избивать в высших учебных заведениях евреев. Там они находились под надежной защитой университетской автономии, а полиция не смела переступить университетский порог даже в том случае, если бы она этого и пожелала; ректор же остерегался вызывать под своды «alma mater» неправомочных блюстителей порядка.

Пес Доди залаял на студента политехнического института с перевязанной головой — должно быть, вид крови вызвал у него сильное возбуждение.

Дубак в этот момент с некоторой тревогой думал о матери — хмель уже начал испаряться из его головы; у Зингера, наоборот, опьянение начало сказываться именно сейчас, и он, пуская заливистые трели, стал вместе с Доди переходить улицу Фюрдё у площади Йожефа, где их обоих едва не сбила серая легковая машина; взвизгнули тормоза, военный шофер помянул «большевистскую морду» Зингера и собирался разразиться отборной бранью, когда его пассажир, мужчина в капитанской форме с хищным выражением лица, секретарь военного министра Тивадар Фаркаш, приказал немедленно гнать дальше. Шофер нажал на клаксон, дал газ, и машина вновь понеслась, держа путь прямо на Алчут, — секретарь военного министра по поручению объединенных контрреволюционных партий должен был экстренно доставить в Будапешт эрцгерцога Иосифа Габсбургского. Лайош Дубак разглядел в машине у ног капитана даже ручной пулемет. В этот жаркий день на пути служебной машины военного министерства, находившегося под эгидой социал-демократов, действительно не было никаких преград, кроме кругленького Зингера, жирного пса Доди и натянутой между ними толстой веревки. Ни румыны, ни полиция, ни жандармерия не могли помешать выполнению подобной миссии. Зингер и пес смотрели вслед большой серой машине, стремительно несшейся по улице Надор. Утром следующего дня эта же машина доставила в Будапешт Иосифа Габсбургского, который остановился в отеле «Бристоль», буквально в двух шагах от Хаубриха, и тотчас изъявил готовность принять к сведению отставку правительства и заместить вакансию регента-правителя Венгрии.