Позывные дальних глубин

Румяная, пухлая медсестричка была довольно сообразительной и проворной. Прежде всего, вскипятила в никелированном бачке воду. Придвинув к столу тумбочку со стерильной марлевой салфеткой, она принялась раскладывать на ней скальпели, крючки, зажимы, которые ловко выхватывала щипцами из клокотавшей воды.

Отец Илларион облачился в свежую исподнюю рубаху, поскольку белого халата для него не нашлось. Волосы обмотал бинтом, чтобы в глаза не лезли, а руки, для пущей стерильности, едва не сварил в кипятке, прежде чем натянул на них резиновые перчатки.

Когда всё было готово, Стёпку осторожно перенесли с кровати на стол. А Егору с Тимошей велено было убираться на кухню, чтоб не мешали.

— Как же без наркоза?.. — вдруг услыхал Егор встревоженный голос Лиды, обращенный к Елисею Петровичу.

— А он и не потребуется, — невозмутимо ответил монах. — Ты сама увидишь, что сотворит наш святой старец. Одному Богу известно, как он умеет снимать боль. И не сомневайся в этом, душа моя.

И только сейчас Егор заметил, что дед, как бы от всего отрешённый, сидел на лавке в изголовье правнука и покрывал его лобик своими сморщенными ладонями.

Прежде чем приступить к делу, отец Илларион скороговоркой прочитал «Отче наш», покрестился. И только после этого взял в руки скальпель. Операция началась.

Непрядов терпел, сколько мог. Потом заметался по кухне, никак не находя себе места. Мучения и боль сына он воспринимал как свои собственные. Казалось, вот-вот мальчишка вскрикнет, не выдержав страданий. И это явилось бы для Егора страшнее самой лютой пытки. Однако дед продолжал застывшим изваянием сидеть на лавке, не отнимая ладони от Стёпкиной головы. И мальчик молчал.

«Как он там? — терзался Егор сомнением. — Ведь и не всякому взрослому человеку такую открытую боль дано вытерпеть. А ведь это обыкновенный малыш». И почему-то хотелось, чтобы сын хотя бы разок вскрикнул — всё было бы ему легче. А он молчал и молчал.

«Да живой ли он там?!» — опять сомневался Егор, со страхом заглядывая в горницу и пытаясь хоть что-то понять.

Неожиданно замигал и начал меркнуть электрический свет в абажуре, что висел над столом.

— Лампу! Свечей! — тотчас потребовал отец Илларион.

Егор с Тимошей принялись ладить кругом стола свечи и чиркать спичками.

А в это время, как назло, свет окончательно погас.

— Да что у вас там, руки отвалились? — сердито прикрикнула Лида, поторапливая суетившихся рядом мужчин. — Больше света!

Подняв над головой керосиновую лампу, Непрядов осторожно приблизился к столу. Со страхом и смятением он увидал недвижно распростёртое маленькое тельце сына, дороже которого ничего не было на свете. Брюшная полость вскрыта. В капельках крови проступали сплетения кишок. И защемило, заныло у Егора сердце, будто его самого собирались кромсать скальпелем. Но было ощущение того, что теперь уже хоть что-то зависит от него самого. Дрожащей рукой Непрядов продолжал удерживать лампу, наклоняя её, по мере необходимости, в разные стороны, куда указывал врачевавший монах.

А снежный буран ломился в окна с такой неистовой силой, словно задался целью всему и вся помешать. Оконные рамы содрогались, на чердаке скрипели стропила, а в печной трубе по-прежнему паскудно выл поселившийся там демон.

Напряжение было таким, что Непрядов уже сам боялся, как бы у него не онемели руки и не начали бы подгибаться колени. Усилием воли он заставлял себя стоять, не шелохнувшись, лишь бы не иссяк этот тусклый источник света, от которого теперь во многом зависела жизнь его сына.

Наконец, как из запредельного пространства, до Егоровых ушей дошёл вещий голос:

— Всё. Теперь несите его на кровать.

— Как все? — будто не веря этому переспросил Егор.

— Да вот так, всё. И ничего более того, — подтвердил монах. — С этой минуты лишь на одного Господа уповать будем.

Лида взяла туго перебинтованного Стёпку на руки и бережно понесла его в угол горницы. И в это мгновенье мальчик впервые слабо простонал. Все всполошились. Но дед снова наложил на лобик правнука свою иссушённую десницу, и тот опять послушно затих. Долго сидел старик на кровати рядом со Стёпкой, бормотал молитвы, крестился. А правнук уже спал спокойным, тихим сном, и дыхание у него становилось глубоким и ровным, как это бывает лишь в десять лет, когда вся жизнь впереди.

Попрощавшись, Тимоша с Лидой стали собираться домой. Непрядов вышел проводить их на крыльцо. Посвечивая фонарём, он глядел, как свояк отвязывал поводья, снимал попону и как разворачивал застоявшегося и озябшего конягу.

— Завтра, с утречка, буду у вас, — крикнула на прощанье Лида, усаживаясь рядом с братом на розвальнях.

Тимоша огрел мерина кнутом. Тот взыграл, полозья скрипнули, обозначая ход, и вскоре одиночная упряжка будто канула в предвечерней белёсой мгле. А буран ярился, и конца ему не было видно.

Отца Иллариона Егор застал на кухне. Монах, ещё больше ссутулившись, устало оттирал под рукомойником свои ладони. Вода в отстойном ведре была красной.

Егор приблизился, услужливо предлагая чистое вафельное полотенце. Терпеливо ждал, что скажет монах. Но тот молчал, продолжая громыхать штырём рукомойника.