Позже

В следующий раз я увидел его в пятницу, когда вышел из школы после уроков. У школьных ворот толпились родители, дожидавшиеся детей (по пятницам их всегда больше обычного, может быть, потому, что они собираются куда-то ехать на выходные). Они не видели Террьо, но, наверное, все равно что-то чувствовали, потому что вокруг того места, где он стоял, образовалось довольно широкое пустое пространство. Никаких малышей в колясках поблизости не было, но если бы были, уверен, что они смотрели бы на пустое место на тротуаре и плакали бы во весь голос.

Я вернулся в здание школы и принялся изучать плакаты, висевшие в коридоре у канцелярии. Я пытался понять, что мне делать. Наверное, мне так или иначе придется с ним поговорить, выяснить, что ему нужно, и я рассудил, что лучше выйти к нему прямо сейчас, пока вокруг были люди. Я не думал, что он сможет сделать мне что-то плохое, впрочем я не был уверен.

Сначала я забежал в туалет, потому что мне вдруг ужасно приспичило по-маленькому, но, стоя у писсуара, не смог выдавить из себя ни капли. Я снова вышел на улицу, но не стал надевать свой рюкзак, а держал его за лямку в руке. Никто из мертвых ни разу не прикасался ко мне, я даже не знал, могут ли мертвые притрагиваться к живым, но если Террьо попытается ко мне прикоснуться – или меня схватить, – я собирался огреть его рюкзаком, набитым учебниками.

Но его уже не было.

Прошла неделя, потом вторая. Я расслабился, рассудив, что у Террьо истек срок годности.

Я состоял в юниорской команде по плаванию нашего местного отделения Юношеской христианской ассоциации, и в последнюю субботу мая у нас была финальная тренировка перед соревнованиями в Бруклине, которые должны были состояться в следующие выходные. Мама дала мне десять долларов на обед и сказала – как говорила всегда, – чтобы я не забыл запереть шкафчик, иначе у меня украдут деньги или часы (хотя я совершенно не представлял, кто мог польститься на мой тухлый «Таймекс»). Я спросил, придет ли она на соревнования. Оторвавшись от чтения рукописи, мама сказала:

– Отвечаю в четвертый раз, Джейми: да. Я приду на соревнования. Я уже записала себе в ежедневник.

Я спросил всего во второй раз (или, может быть, в третий), но не стал ничего говорить, просто поцеловал маму в щеку и помчался на тренировку. Когда лифт приехал и двери открылись, в кабине стоял ухмыляющийся Террьо и смотрел на меня: один глаз нормальный, другой почти выпал из глазницы. К его рубашке был приколот лист бумаги. Прощальная записка. Она всегда была при нем – и всегда была забрызгана свежей кровью.

– У твоей мамы рак, Чемпион. От курения. Через полгода она умрет.

Я замер на месте с отвисшей челюстью.

Двери лифта закрылись. Я издал некий звук – то ли писк, то ли стон, даже не знаю, как это назвать, – и прислонился к стене, чтобы не упасть.

Они всегда говорят правду, подумал я. Моя мама умрет.

Но потом в голове у меня прояснилось, и пришла более здравая мысль. Я схватился за нее, как утопающий за соломинку. Может быть, они обязаны говорить правду, только когда отвечают на заданные вопросы. А если ты ни о чем их не спрашиваешь, они могут выдумывать любую хрень.

После таких потрясений мне уже не хотелось идти на тренировку, но не пойти было нельзя: если я не явлюсь, тренер позвонит маме и спросит, почему меня не было. Мама тоже поинтересуется, где я был, и что я ей отвечу? Что боялся, как бы Подрывник не подкараулил меня на улице? Или в вестибюле бассейна? Или (эта мысль мне казалась особенно жуткой) в душевой, где он будет меня поджидать, невидимый для остальных голых мальчишек, смывающих с себя хлорку?

Что я должен был сказать маме? Что у нее чертов рак?

Поэтому я пошел на тренировку и, как вы, наверное, уже догадались, показал совершенно убогие результаты. Тренер сказал, что мне надо собраться. Чтобы не разреветься, мне пришлось ущипнуть себя под мышкой. Ущипнуть сильно, до боли.

Когда я вернулся домой, мама все еще читала рукопись. Я не видел, чтобы мама курила с тех пор, как они с Лиз расстались, но я знал, что она иногда выпивала, когда меня не было рядом – с кем-то из авторов или редакторов, – поэтому я хорошенько принюхался, когда целовал ее в щеку, но не почувствовал никаких запахов, кроме легких духов. Или, может быть, крема для лица. В общем, чего-то такого женского.

– Джейми, ты не простыл? Ты хорошо вытерся после бассейна?

– Да, хорошо. Мам, ты ведь больше не куришь?

– А, так вот в чем дело. – Она отложила рукопись и потянулась. – Нет, я уже не курю. Не курила с тех пор, как ушла Лиз.

С тех пор, как ты ее выставила из дома, подумал я.

– Давно ты была у врача? Давно проходила диспансеризацию?

Она озадаченно посмотрела на меня.

– А что такое? Чего ты так хмуришься?

– Ну, – сказал я, – у меня из родителей только ты. Если с тобой что-то случится, с кем я тогда буду жить? Уж точно не с дядей Гарри.