Позже

Мама скорчила смешную рожу, потом рассмеялась и крепко меня обняла.

– У меня все хорошо, малыш. И кстати, свою ежегодную диспансеризацию я проходила два месяца назад. И прошла на отлично.

Она и выглядела отлично. В добром здравии, как говорили раньше. Она не похудела еще сильнее и не кашляла до посинения. Хотя я знал, что рак бывает не только в горле и в легких.

– Ну… хорошо. Я рад.

– Я тоже рада. А теперь сделай мне кофе и дай дочитать рукопись.

– Хорошая книга?

– Кстати, да.

– Лучше, чем книги мистера Томаса о Роаноке?

– Гораздо лучше, но, увы, не такая коммерческая.

– Можно мне тоже кофе?

Мама вздохнула.

– Только полчашки. А теперь не мешай мне читать.

32

На последней в этом учебном году контрольной по математике я рассеянно глянул в окно и увидел Кеннета Террьо. Он стоял на баскетбольной площадке. Как всегда, ухмылялся и манил меня пальцем. Я уставился в свой лист с заданиями, потом опять глянул в окно. Все еще там, и теперь даже ближе. Он повернул голову, чтобы я мог хорошо рассмотреть страшную лилово-черную впадину в обрамлении острых осколков кости. Я снова уставился в лист с заданиями, а когда глянул в окно в третий раз, Террьо уже не было. Но я знал: он вернется. Он не такой, как другие. Совсем не такой.

Когда мистер Легари объявил, что пора сдавать работы, у меня оставались несделанными последние пять заданий. За ту контрольную я получил трояк, и мистер Легари написал примечание к оценке: Очень неутешительно, Джейми. Надо больше стараться. Что я всегда говорю как минимум раз в полугодие? Он всегда говорил, что нельзя отставать в математике, потому что если что-то упустишь, то потом уже не наверстаешь.

В этом смысле математика была вовсе не уникальной, хотя мистер Легари, наверное, считал иначе. То же самое было верно для большинства школьных предметов. Словно в подтверждение этого тезиса я в тот же день завалил проверочную работу по истории. Не потому, что Террьо стоял у доски, а потому, что мне не давала покоя мысль, что он может стоять у доски.

Мне уже стало казаться, что он хотел, чтобы я плохо закончил год. Можете смеяться, но есть одна старая пословица: если это правда, значит, не паранойя. Несколько трояков за контрольные и проверочные работы под самый конец учебного года все равно не слишком влияли на годовые оценки, но что будет на следующий год, если Террьо не оставит меня в покое?

И что будет, если он наберет силу? Я не хотел в это верить, но уже одно то, что он до сих пор не исчез, давало все основания предположить, что он, наверное, и вправду набирает силу. Вполне вероятно, так оно и было.

Мне стало бы легче, если бы я мог с кем-нибудь поговорить о своих страхах, и логичнее всего было бы поговорить с мамой, потому что она мне верила. Но мне не хотелось ее пугать. Ей хватило собственных страхов, когда она думала, что агентство закроется и она не сможет как следует позаботиться обо мне и о дяде Гарри. Тогда я ее выручил из беды, а теперь сам оказался в беде, и если мама об этом узнает, то наверняка будет винить себя. С моей точки зрения, она была ни в чем не виновата, но у нее могло быть свое мнение на этот счет. К тому же она сама мне сказала, что ей больше не хочется говорить о моей странной способности видеть мертвых. И потом, что она сможет сделать, даже если я ей расскажу? Да ничего, разве что обвинить Лиз, что та втянула меня в эту затею с Террьо.

У меня мелькнула бредовая мысль поговорить с мисс Питерсон, нашим школьным психологом, но та бы решила, что у меня галлюцинации, может быть, нервный срыв. И наверняка сообщила бы маме. Я даже думал обратиться к Лиз, но что она могла сделать? Застрелить Террьо из своего табельного пистолета? Ну, удачи ей в этом деле, поскольку он был уже мертвый. К тому же с Лиз я покончил, или так мне казалось. Я был сам по себе, совершенно один, и мне было страшно и одиноко.

Мама, как и обещала, пришла на соревнования по плаванию, где я показал откровенно дерьмовые результаты в каждом заплыве. По дороге домой она обняла меня и сказала, что у каждого есть неудачные дни и в следующий раз я выступлю лучше. Я чуть не выложил ей всю правду, вплоть до своих опасений – по моим ощущениям, вполне обоснованных, – что Кеннет Террьо пытался испортить мне жизнь в отместку за то, что я обломал ему все веселье с его последней, самой большой бомбой. Если бы мы шли пешком, а не ехали на такси, я бы, наверное, все ей рассказал. Но мы ехали на такси, и я просто положил голову ей на плечо, как в раннем детстве, когда был уверен, что индейка из отпечатка моей руки – величайший шедевр изобразительного искусства после «Моны Лизы». Знаете, что хуже всего во взрослении? То, как оно затыкает вам рот.

33