Прах и пепел

Рассел медленно закрыл книгу и откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на затылке. Всё-таки он прав. Он победил в этом споре. Но спор заочный, и, побеждённый, к сожалению, никогда об этом не узнает. Как он и говорил, их рассудила жизнь. Развязала узел и завязала новый…

…Они идут по коридору. Матовые лабораторные двери без табличек. Кому надо – тот знает, а кому не надо – тому здесь делать нечего. Пористый пластик пола делает шаги бесшумными, как во сне.

– Денег у меня нет.

– Я слышу это, отец, каждый раз.

– Но на этот раз их действительно нет. Ничего нет.

– Многообещающее заявление. А что-нибудь у тебя есть?

– Да. Долги.

Он даже останавливается от неожиданности, и отец, не оборачиваясь, уходит. Он догоняет и подстраивается. И молчит. Отец никогда, ни при каких обстоятельствах не брал в долг. И никому никогда не одалживал. И того же требовал от него. Всегда.

– Отец, ты шутишь?

– Нет, – резко бросает отец.

– Отец… и много? Большие долги?

– Это не твоя проблема.

– Хорошо, но… – он хочет предложить помощь, но на ходу меняет фразу. – Зачем тебе это понадобилось?

– Это моя проблема.

Но всё-таки отец замедляет шаг и нехотя начинает объяснять:

– Я закупил материал для исследований. Это оказалось слишком дорого.

– С каких пор ты закупаешь материал на свои деньги? И почему ты не обратился ко мне?

– Я сказал, что это не твои проблемы.

Отец останавливается перед глухой железной дверью в конце коридора и начинает её отпирать. Ключ-печатка, сейфовый ключ, предохранитель… однако, мощное сооружение. Он повторяет это вслух.

– Я не могу рисковать, – отмахивается отец. – Входи.

Отец пропускает его, тщательно запирает дверь, и несколько мгновений ожидания в полной темноте. Он слышит тяжёлое болезненное дыхание нескольких людей и начинает догадываться. Отец включает свет. Стандартный лабораторный блок из лаборатории, соединённой с холлом и камерой для материала, отделённой решетчатой стеной. В камере… он подходит поближе. Да, камера автономная, со своей канализацией. На полу тонкая циновка. И сколько тут особей? Пятеро? И, чёрт возьми, все спальники!

– Отец?!

– Да, – отец роется в шкафу, достаёт банку сухой смеси, раскладывает смесь по мискам и заливает водой из крана. На ложку смеси две кружки воды. – Да, на них ушли все деньги. А сейчас они прожирают мою зарплату.

Отец подходит, и они, стоя рядом, рассматривают через решётку тёмные обнажённые тела. Два негра, трёхкровка, мулат, метис. Но…

– Но это же сумасшедшие деньги, отец!

– Без тебя я бы этого не заметил.

– Зачем это тебе?

– Я хочу выяснить некоторые вопросы.

Тяжёлое хриплое дыхание, судорожные подёргивания, закаченные в полуобмороке глаза.

– Я специально купил разного возраста. Хочу проследить закономерность.

– И что ты с ними делаешь?

– Наблюдаю и фиксирую. Два пали. Анатомировал.

– Болевой шок?

– Если бы это были люди, я бы поклялся, что суицид. Редкий способ самоудушения. А здесь… – отец пожимает плечами.

Он снова рассматривает спальников. И наталкивается на ненавидящий бешеный взгляд. А этот… ого?!

– Отец, это что, просроченный?

– Да. Двадцать пять полных.

– Он-то тебе зачем?

Отец улыбается.

– Мне интересно, сколько он протянет. Такой, понимаешь ли, активный.

– Отец, это всё исследовано в питомниках.

– Я их сейчас осмотрю и накормлю. А потом поговорим.

Отец достаёт и собирает дубинку-разрядник. Длинный тонкий стержень с шипастым шариком на конце и толстой рукояткой-футляром. Нажимает кнопку, проверяя заряд. С шарика слетают голубые искры.

– Тебе помочь?

– Я ещё справляюсь.

Отец отпирает решётку. Становится очень тихо, потому что спальники затаили дыхание.

– Уже не кричат?

– Отучил, – отец взмахом дубинки приказывает крайнему слева встать и выйти.

Он смотрит, как с трудом поднимается и, широко расставляя ноги, выходит молодой – лет девятнадцати, не больше – негр. Что-то хрипит, умоляет не трогать его, но, повинуясь взмаху дубинки, залезает и ложится на лабораторный стол. Отец быстро пристёгивает фиксирующие ремни и начинает работу, не обращая внимания на сдавленные всхлипы и стоны, делает записи. Гениталии воспалены и болезненны, это же и так видно. Ему становится скучно, и он отворачивается, рассматривая неуютный лабораторный холл. Зачем это отцу? Весь процесс уже давно описан, обе стадии известны. Процент летальности тоже. Зачем? Дикий нечеловеческий вскрик заставляет его вздрогнуть и обернуться к отцу. А, пункции семенной жидкости. И не катетером, что тоже весьма болезненно, а шприцем, прямо из семенника. И тоже, в принципе, ничего нового дать не может. Ударом по лицу отец заставляет негра замолчать, заканчивает осмотр, отстёгивает ремни и рычагом наклоняет стол, скатывая спальника на пол. Тот лежит, вздрагивая всем телом. Плачет, что ли?

– Ты хотел помочь, – отец улыбается. – Поставь ему миску вон там. И посмотри, что будет.