Прах и пепел

– Спрашивай, – кивнул Гольцев.

– Говорили… один из наших… перегорел и живёт… – Чак затянулся, сдвинул языком сигарету в угол рта и выдохнул дым в сторону от Гольцева. – Он… как это у него получилось, сэр?

Тихо, как-то очень незаметно, так что ни Гольцев, ни Чак не обратили на него внимания, вошёл Жариков и встал так, чтобы видеть лица обоих.

– Он усыновил мальчика, – Гольцев разглядывал завитки и струйки дыма от своей сигареты. – Спасал его, заботился о нём. Он не рассказывал подробно.

– Через боль?

– Да, думаю, так, – Гольцев забрал у Чака окурок, погасил его и свою сигарету плевком, спрятал оба окурка в карман и встал. – Давай проветрю, чтобы дымом не пахло. Не продует тебя?

– Мне заботиться не о ком, – не слушая его, сказал Чак. – И у меня уже вот… паралич. Пока болело, ещё двигалось. Через боль, плохо, но… я чувствовал. А теперь… – он закрыл глаза, оборвав фразу.

Гольцев посмотрел на озабоченное лицо Жарикова.

– Что там?

– У Гэба? Пока по-прежнему.

– Не будет он гореть, – глухо сказал Чак. Он по-прежнему не открывал глаз и говорил будто сам с собой. – Пока по приказу живёт, не загорится. Он упрямый. Сдохнет, а без приказа крошки не съест, – и убеждённо повторил: – Не будет он гореть.

– А без этого он останется рабом, – возразил Жариков.

– Рабом родился, рабом и помрёт, – в тоне Чака прозвучал вызов, и в щёлке между веками блеснул настороженный взгляд.

– Необязательно, – покачал головой Жариков. – Человека можно бить, морить голодом, заковывать в кандалы… но пока он сам не считает себя рабом, он – не раб. Разве ты не встречал таких?

– Таких сразу к финишу, сэр, – пожал мощными плечами Чак, усмехнулся и повторил: – Гэб упрямый.

– Странно получается, – задумчиво сказал Гольцев. – Гэб не горит, потому что живёт по приказу. А ты в тюрьме загорелся, как раз, когда приказы начались. Как это так получается?

Чак насторожился, поёрзал затылком по подушке и наконец нехотя ответил:

– Я из-за другого загорелся, сэр.

– Убивать некого стало, – понимающе кивнул Гольцев. – Но вот Ротбуса убили в августе, а взяли тебя первого ноября. Чего ж это ты за столько месяцев не загорелся? Ведь по собственной воле жил. И не убивал никого.

– Я… я на массаж ходил, – Чак открыл глаза. – Ну и… позлюсь, подерусь, бабу там возьму… отпускало.

– Насиловал? – резко спросил Гольцев.

– Деньги покажешь, так они сами на всё согласны, сэр, – насмешливо улыбнулся Чак. – Да и чего черномазых насиловать? Их ещё в питомнике, да по распределителям надзиратели по-всякому. Ну, когда приучают, что белому прекословить нельзя. Это они сейчас… «чуйства» себе напридумывали, а тогда… на кого ей хозяин укажет, под того и ляжет без звука, сэр.

– А ты сам? – прозвучал вдруг насмешливый вопрос.

Жариков и Гольцев повернулись к двери. На пороге стоял Крис с ведром воды.

– Что… я? – медленно спросил Чак.

Жариков нахмурился, шагнул вперёд. Насторожился, предчувствуя, Гольцев. Но Крис уже вошёл, поставил на пол ведро с плавающей в нём тряпкой и, медленно закатывая рукава синего халата уборщика, сказал:

– Ты на «трамвае» с какими, – он передразнил Чака, – «чуйствами» ездил, а?

Гольцев посмотрел на Жарикова, перевёл взгляд на Чака… посеревшее лицо, расширенные в немом крике глаза… А Крис, словно не замечая этого, деловито объяснял Жарикову по-английски.

– Я вместо Андрея уберу здесь всё.

– А Андрей? – спросил Жариков.

– Он в реанимацию пошёл. Там, – Крис помедлил, подбирая слова, и продолжил по-русски: – тяжёлых двое. У одного Джо с Джимом сидят, а у другого, это седой без обеих ног, и рука правая покалечена, у него Андрей посидит. Арчи из города придёт, подменит его.

Жариков задумчиво кивнул.

– Ну… ладно, согласен.

Чак медленно хрипло перевёл дыхание, осторожно покосился на Жарикова и Гольцева. Жариков, поймав этот взгляд, кивнул Гольцеву и пошёл к двери.

– Хорошо, Крис, не будем тебе мешать.

– Вы не мешаете, доктор Иван, – улыбнулся Крис, выплёскивая воду из ведра широким веером и берясь за тряпку.

В коридоре Гольцев несколько оторопело уставился на Жарикова.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Не всё и неточно, – Жариков, придерживая его под руку, прислушался. Но в палате было тихо. – Пойдём к Гэбу, посмотрим, что там.

Когда их шаги в коридоре затихли, Чак тихо спросил Криса, спокойно мывшего пол.

– Зачем ты сказал это? При беляках, – Крис не ответил, и он продолжил: – Хочешь сквитать что, так сам валяй. Я безрукий теперь, не отобьюсь. А белякам подставлять… западло!

Крис выпрямился, ловко выкрутил тряпку в ведро, холодно оглядел Чака.

– Не тебе говорить об этом, палач.

– Ты… спальник, трахалка, ты… – Чак длинно выругался.

Крис усмехнулся.

– Я горел, чтобы не быть им. А ты хочешь остаться палачом. Ты – трус.

– Заткнись, – дёрнулся Чак. – Я… я этих беляков давил… Как гнид, двумя пальцами…

– По приказу? – презрительно улыбнулся Крис. – Велика храбрость – пытать связанного. А самого коснулось, сразу хвост поджал.

Чак рывком повернулся набок, сел на кровати и с усилием встал.

– Н-ну, – хрипло выдохнул он. – Говоришь, я трус, так? Давай! Я безрукий, ты… всё твоё при тебе, ну… кто кому глотку перервёт, посмотрим?