Прах и пепел

– Что, сэр? – он собирает вычищенный пистолет, привычно щёлкает предохранителем и бережно кладёт на стол.

– А не зарядил почему? Патронов нет? – в голосе Старого Сержа лёгкая насмешка.

– Патроны есть, – он невольно усмехается и вдруг неожиданно для себя говорит: – И бронебойные, и экспансивные, и разрывные. Любые. Для любого дела, сэр.

Старый Серж задумчиво кивает.

– И сколько у тебя таких игрушек?

– Таких две, сэр.

Старый Серж словно не слышит его вызывающего тона.

– Малец не доберётся до них?

Он мотает головой и уже другим тоном отвечает:

– Дим ничего не берёт без спроса, сэр.

Старый Серж недоверчиво хмыкает.

– На это не рассчитывай. Мальчишка он… мальчишка и есть. А ещё у тебя что?

Ему становится всё равно, и он равнодушно отвечает:

– Ещё ножи, кастет, две гранаты.

– Гранаты сдать надо, они в личное оружие не входят, понятно? – он кивает. – А с остальным… – Старый Серж встаёт и идёт к двери. – На себе не таскай пока…

…Тим приподнял веки, посмотрел на спящего рядом Дима и снова закрыл глаза. Гранаты, «особенные» патроны, пистолет с глушителем и запасной глушитель он сдал. Как сказал Старый Серж: «от греха». Наручники сам давно выкинул. Отмычка… ну, это не оружие, лежит спокойно в инструментах. И осталось у него… пистолет с простой обоймой и нож-кинжал. В запечатанном пакете. Пакетом сдаст на въезде, пакетом получит на выезде. По разрешению. Разрешение в документах, вместе с новенькими правами и дипломом автомеханика. Там же его удостоверение и метрика Дима. А перчатки, пояс, ботинки… это же не оружие, а так… подручные средства. И об этом можно не думать. Хорошо бы, чтобы ему это и не понадобилось. Люди, конечно, не ангелы, но… у Дима теперь есть три смены белья, полные смены: рубашка, трусы и носки. А ещё джинсы, тёплый свитер, пальто, хорошие крепкие ботинки, шапка. И у него самого… белья много, трое трусов, две рубашки – тонкая и плотная. И это не считая того, что на нём. Да ещё свитер и две пары носков. А ещё простыни, наволочки, полотенца, одеяла… Две недели назад ничего этого не было. Что у него, что у Дима только то, что на теле. Выстирал и сиди голым, жди, пока высохнет. А так летом ещё ничего, а в холода? За две недели купил больше, чем за год. И ели хорошо. И ни ему, ни Диму слова плохого никто не сказал. Не ангелы… нет, если в России вполовину так будет, то он выживет. И вырастит Дима. Ему одно нужно: чтобы его не трогали. Оставили его и Дима в покое.

– Эй, мужик!

Чья-то рука тронула его за плечо. Тим сразу напрягся, открыл глаза.

– Что?

Веснушчатый мальчишка, перегибаясь через проход, протягивает ему флягу.

– Глотнуть хочешь?

Тим нерешительно кивнул и повторил:

– Что это?

– Вода. Чай бы лучше, да поздно чухнулись.

Парнишка говорил по-русски и быстро, но Тим в общем его понял. И что сказано, и что его проверяют. На знание русского. И смелость. И… да всё сразу. Ну, ладно. Он тоже уже… обтесался. Свободе год скоро. Тим взял флягу, глотнул, обтёр горлышко пальцами и вернул.

– Спасибо.

– Слушай, – глаза у мальчишки по-кошачьи блестели. – Пацан твой?

– Да. Сын.

– Понятно.

– А ты чего? – вступил второй, сидящий у окна. – Ты чего, не в лагере был?

– Ну, на дороге тебя чего подобрали? – первый локтем отодвинул наваливавшегося на него второго.

Хотя их двое и говорят наперебой, но спрашивают об одном. И Тим отвечал сразу обоим.

– Я работал… в автохозяйстве. Русском. Туда заезжать – крюк большой.

– Ага, ага, – закивали мальчишки. – У нас, значит. Шофёрил, значит?

– Автомеханик, – улыбнулся Тим. – Но могу и шофёром.

– Хорошая работа, – уважительно сказали они в один голос.

Сидевший перед мальчишками рыжеватый мужчина развернулся к ним. Тим заметил шрам на подбородке, встретился с твёрдым немигающим взглядом зеленоватых глаз. «Стрелок, – сразу определил Тим, – прицельно смотрит».

– Затарахтели, будто что понимают, – сказал мужчина по-английски, улыбнулся Тиму и перешёл на русский: – Я Грег, Григорий Тормозов. А тебя как?

– Тим. Тимофей Чернов.

– И правильно, – кивнул мужчина, обмениваясь с Тимом рукопожатием через проход.

– А я Сашка, – влез угощавший Тима водой.

Мальчишку, сидевшего у окна, звали Шуркой.

Обернулась и женщина, сидевшая перед Тимом, внимательно посмотрела на него – Тим сразу по привычке отвёл глаза – и отвернулась, не стала вмешиваться в разговор.

Тим обстоятельно, изредка помогая себе английскими словами, рассказывал, что работал на повременной, платили по неделям, с зимы ещё, а на Хэллоуин обошлось, хозяйство-то военное. Дим повернулся во сне, съезжая с кресла, и Тим прервал разговор, укладывая сына заново.

– Пап, ты здесь? – не просыпаясь, спросил по-русски Дим.

– Здесь, спи, – привычно ответил Тим.

– Сколько мальцу? – тихо спросил Грег.

Тим невольно смутился. Сам он об этом ни разу за всё время не подумал, Дим своего года рождения не помнил или вовсе не знал, номера на руке у малыша не было, и возраст Дима для метрики определил врач.

– Шесть, – ответил Тим, вспомнив слова врача.