«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Я с очень давних пор знал от Вас, что Вы были знакомы с Чеховым; я сожалею о том, что Вы не рассказали об этом подробно в Ваших воспоминаниях. О Ваших разговорах с ним. Чехов был такой большой писатель, что даже его забавное суждение о японской войне, которое Вы недавно привели в письме ко мне, стоило включения в воспоминания. По таланту он, по-моему, идет в русской прозе на четвертом месте вслед за Толстым, Гоголем и Достоевским, впереди даже Тургенева (Пушкин и Лермонтов как великие поэты по преимуществу в счет не идут, как ни хороши и их немногочисленные прозаические произведения). Если же Вы в дополнение к разговорам с Чеховым привели бы еще Ваше суждение о нем, то одно это могло дать лишнюю превосходную главу.

О Гукасове я Вас спросил просто к слову. Это значения не имеет. Прочту «Возрождение» в Париже. Действительно странно, что они поместили портрет Зайцева по случаю его книги вместо портрета Чехова. Я тоже с удовольствием прочел книгу Бориса Константиновича. «Новый Журнал» портретов не помещает. Новой книги «Н. Журнала» я еще не получил. Екатерина Дмитриевна ее уже получила.

Постскриптум Ваш разобрал плохо. Надеюсь увидеть Вас через месяц.

Шлю самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Что же Вы все-таки скажете о речи Редлиха? Согласитесь, что она, как говорится, «красочна» ― и для Керенского и Мельгунова довольно «неудобна».

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-23.

В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 29 октября 1954

Париж, 29 Октября [1954[1727]]

Дорогой Марк Александрович,

Мое последнее письмо к Вам я сам опустил в ящик в воскресенье, не найдя у себя ни Нового Журнала, ни Возрождения; но это только от беспорядка в моих книгах. В этот же вечер я нашел Возрождение и пожалел, что мое письмо уже было к Вам отослано; когда Вы прочтете книжку 35 Возрождения, то Вы поймете, почему она меня возмутила.

Как и Вы, книжку Зайцева я прочел с большим удовольствием. Лично мне больше всего понравилось в ней желание найти основную идею Чехова, кот. можно объяснить и его жизнь, и его сочинения. Если даже эта идея нащупалась ошибочно, то самое старание ее найти и формулировать делает книгу особенно интересной и поучительной. Но автор рецензии Мейер меня возмутил тем, что всей своей рецензией старался доказать, что Зайцев гораздо выше, глубже Чехова. Цитирую подлинные слова: «тайное, неразумное в Чехове постиг за него, завершил и выразил Зайцев... Он написал портрет Чехова ― его совсем не литературную, а творческую биографию. Портрет двулик, в нем одновременно обрели мы отображаемого с отобразившим. И этот отобразивший, человек и писатель наших дней, живет и дышит вместе с нами на переломе, ведущем нас к подлинной соборной победе над великим злом, погубившим наше отечество. Имя этому злу ― неверие»[1728]. Зайцев ― человек очень скромный; такое похлопывание по плечу Чехова не в его стиле, и это едва ли могло ему понравиться. Это уже Мейер. И когда с этими строками помещается портрет Зайцева, это производит впечатление установленной «иерархии». И что хуже всего, что, по слухам, Зайцев имеет какое-то отношение к редакции Возрождения, что дает повод думать, что это «коронование» Зайцева за счет Чехова ему не было противно, а со стороны тех, кто руководит Возрождением, это было бестактно. Большего я сказать не хотел.

Вы правильно говорите, что я не точно выразился, говоря о Вашей критике религиозных взглядов и проповедей Керенского. Ни Вы, ни я их не критиковали. Но если Вы изумлялись сочетанием этих взглядов с сотрудничеством с солидаристами и с их приятием, если даже не желанием третьей войны, то я шел дальше Вас; я вообще не понимал сочетание Евангелия и Нагорной проповеди с «государством» и тем более с «Революцией». А ведь Керенский это сочетание признавал, ссылаясь, между прочим, и на «изгнание из храма» торговцев. Любопытно, что в книге Розенберга, «Миф 20-го века», было написано, что настоящий Христос именно в этом поступке, изгнании из Храма; вот к чему логически ведет желание государственников считать Христа своим идеалом.

Возвращаю Вам письмо А.Ф. к Е.Д.; может быть, я должен был его вернуть прямо ей, но, не имея инструкций, возвращаю тому, от кого получил. Я тоже не понимаю в этом письме, о каких репрессиях и по отношению к кому он говорит. Ведь он пишет буквально «из-за твердости в защите интересов и чести нашей общей родины ― сколько русских и "националов" лично пострадали». По-видимому, слово «репрессия» он понимает слишком широко, подразумевая под этим даже прекращение субсидий. А может быть, и другое.

Радуюсь, что скоро приедете. Здесь наступило, наконец, настоящее лето, 20 в тени, и после захода солнца.