«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Как историка-романиста Вас естественно особенно интересовали бурные эпохи столкновений, переворотов, войн, как французская революция эпохи Наполеона или русские события последнего времени. И для читателей они привлекательнее, чем мирное проживание. Но изображение их представляет одно затруднение, особенно когда дело идет о русских событиях. Говоря о них, русскому писателю трудно не брать ничьей стороны, не разделять всех на «своих» и «противников» и относиться к тем и другим беспристрастно. Так называемый «социальный заказ» тоталитарных режимов показал, до какого уродства и лжи на дороге пристрастия можно дойти. Но пристрастие проявляется иногда в безобидных размерах и формах, например в старании у «своих» подчеркивать их хорошие стороны, умалчивая о них у «противников», или наоборот. Вы сумели избегнуть и этого. Вы писали всегда все, что сами искренно думали. Это вызывало у читателей доверие к Вам и увеличивало интерес к Вашим книгам. Это могло не нравиться тем, кто беспристрастие считает результатом безучастия, а не правдивости. Вы такому смещению понятий не поддавались. В Ваших «Истоках», посвященных одной из самых трагических эпох русской истории, у Вас фигурируют и друзья, и враги. Но Вы сумели ко всем сохранить беспристрастие: и к сторонникам Александра Второго, и к убившим его «Народовольцам», и к тем, кто старался прекратить гибельную борьбу между ними. Беспристрастию, в сущности, должна бы учить сама жизнь; но мы уроки ее не всегда понимали потому, что наблюдали жизнь в отрезках личного существования нашего, ограниченного и местом, и временем. Романисты свободнее в выборе и того, и другого, но от этого ответственность их за возможные недоразумения становится только больше. Они должны учитывать, как все тесно связано: современные события создавались тем прошлым, которого они уже не описывают, а истинная оценка их будет возможна только позднее; уже вне рамок рассказа. В этом для них специальная профессиональная трудность.

Беспристрастие, конечно, достоинство, ибо пристрастие может довести и до лжи. Беспристрастных людей нельзя приравнивать к тем, кто, по выражению Лермонтова, «к добру и злу постыдно равнодушны». Человек, достойный этого имени, не может не бороться со злом за то, что считает добром.

Отсюда неизбежность борьбы между теми, кто зло и добро неодинаково понимают, а в своем понимании одинаково искренни. Это тем естественнее, что оба эти понятия между собой тесно связаны и часто представляют только противоположные стороны одного и того же явления. Мы не могли бы определить и даже понять, что такое добро, если бы рядом с ним не было зла. Если на свете есть радость и торжество «победителя», то с ним всегда связано чье-то поражение с знаменитым восклицанием Бренна: «Горе побежденным».

Величайшее творчество человека — религия, которая в Боге видит начало «Добра», около него создала и Диавола, как представителя зла. Борьба между злом и добром заполняет всю жизнь человека, и кажущиеся победы одного над другим оказываются часто преходящими эпизодами вечной борьбы.

В этих условиях, на каких же началах может наступить тот вечный мир, о котором люди мечтали всегда. Его искали на разных путях. Первоначально, что всего проще, на победе сильнейшего, на подчинении всех его воле. Но победа сильнейшего долговечной быть не могла. Она сама объединяла других против победителя, вызывала побежденных к продолжению борьбы на новых позициях, а в победителе воспитывала опасное для всех властолюбие и самомнение. На этой дороге срочного и общего мира найти было нельзя. После многих веков человечество стало искать мира на путях демократии, т. е. в подчинении века воле «большинства заинтересованных лиц». Но тогда обнаружилось, что в большинстве были те же свойства и пороки, которые прежде возмущали в одних повелителях. Новое большинство изображало лозунг «грабить награбленное» и отнимать у других то, что ими было изобретено или сделано. Это приводило к кризису и самой демократии как государственной формы.

Жизнь показала, что людям, хотя в разных размерах, свойственны те же дурные и хорошие стороны. Но противоречия между людьми, которые мешают их соглашению, лежат не в области этих личных их свойств, а в самой же природе людей. Когда в гимназические и студенческие годы я знакомился с философскими книгами, я был очарован изречением английского философа Бэна, что люди все разделяются на две половины: «я» и «не я». И не философ, а дикарь дал понятиям добра и зла правовое определение: «добро — это когда я украду лошадь, а зло — когда ее украдут у меня». В разных формах, но всем свойственно чувствовать так. Устранить же борьбу на этой основе может не победа, не сила, а отношение к самой этой основе.

Ясно, что для достижения общего соглашения «нельзя делать другим того, чего от них не хочешь себе». Это элементарное правило и называется «справедливостью». На этом начале можно выстроить государство, которое «принцип справедливости» будет поддерживать своей организованной силой. Здесь виден выход к общему и прочному миру.