Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

В марте 1923 года Максим Винавер, живший тогда в Париже, отправил Дубнову в Берлин письмо с разбором главы или статьи, которую Дубнов в то время писал о периоде 1904–1914 годов. Главным образом Винавера беспокоило то, как Дубнов изображает либерализм российских евреев и как он описывает собственную роль в том, что Винавер назвал началом национального пробуждения. Что касается взглядов Дубнова на еврейский либерализм, Винавер явно опасался, что приговор Дубнова слишком суров, особенно когда речь шла о Первой думе. В посланной Винаверу работе Дубнов, по-видимому, утверждал, что еврейские либералы не сумели сформулировать цели, согласованные с интересами российских либералов. Винавер отмечал, что Дубнов все еще рассматривает русский либерализм слишком узко и недооценивает, насколько гибко этот либерализм адаптируется к меняющимся обстоятельствам. Винавер также подчеркивал достижения еврейских либералов России, сумевших все-таки создать национальные институты. Он отмечал, что Ковенское совещание 1909 года оказалось единственным собравшим все политические группы от ортодоксов до Бунда, и потому оно продвинулось дальше всех к так долго обсуждавшейся цели — созвать еврейское национальное собрание. Почти так же близко к этой цели удалось подойти Союзу за полноправие. Что же до роли самого Дубнова в еврейском национализме, то Винавер заявляет прямо: «В особенности вы недооцениваете влияние ваших книг по истории русского еврейства, которые сыграли роль магнита, привлекшего множество людей к единому центру, и проложили новый путь для российской еврейской интеллигенции»[963]

.

«Магнит» — самый точный образ, передающий роль Дубнова в развитии еврейского национализма.

И наконец, попытаемся оценить жизнеспособность автономизма[964]. Ответ на вопрос, был ли у автономизма и подлинных национальных прав евреев как внетерриториального меньшинства шанс закрепиться в Восточной Европе, главным образом зависит от того, как мы рассматриваем исторические перспективы Австро-Венгерской и Российской империй. Распад этих империй и в особенности характер этого распада ни в коей мере не были исторической неизбежностью. Даже не впадая в крайности альтернативной истории, вполне можно вообразить сценарии, при которых империи сумели бы федерализоваться и принять либеральные или социалистические конституции. Как мы видели на примере недолговечной Российской республики, существовавшей с марта по октябрь 1917 года, еврейская автономия и другие национальные автономии уже возникали де-факто и уверенно продвигались к признанию де-юре. Выборы в Учредительное собрание показали, что самой широкой поддержкой в российском обществе пользуются эсеры, то есть именно та политическая партия, которая в особенности поддерживала идеи децентрализации и либерализма. Даже еврейские погромы в Украине не положили там конец эксперименту с автономией — это сделала окончательная победа Красной армии в Гражданской войне. И если одни считают еврейскую автономию в Украине заведомо обреченной — из-за погромов, анархии, свар среди еврейских партий и отсутствия либеральных институтов, — то другие обращают внимание на то, как далеко успела продвинуться автономия даже при таких обстоятельствах. Иными словами, если мы соглашаемся с неизбежностью неудачи еврейской автономии на территориях, оставшихся от Российской империи, мы до известной степени поддерживаем исторический нарратив большевиков о неизбежном триумфе пролетарской революции.

Разумеется, новые государства формировались под сильным влиянием держав, победивших в мировой войне. Благодаря весомому немецкому меньшинству на западе бывшей Российской империи новые государства, которые могли быть сформированы в случае победы Центральных держав на восточном фронте, получили бы гораздо более мощного гаранта прав меньшинств (хотя опыт еврейского меньшинства в период немецкой оккупации Польши оказался, мягко говоря, неоднозначным). Однако Брест-Литовский мирный договор 1918 года, положивший конец войне между Центральными державами и новым большевистским правительством, уничтожил все шансы на их мирные переговоры с державами Антанты, и это в итоге определило контуры послевоенного мира.