Правда о втором фронте

На первом совещании военных и лидеров сопротивления в Париже де Голль возмущался, что за четыре года немцы так глубоко внедрились во французскую промышленность и финансы. Когда кто-то бросил реплику, что страшного в этом ничего нет, ибо теперь все немецкое автоматически станет французским, де Голль мрачно сообщил, что американцы требуют себе в качестве цены за «освобождение» Франции немецкую долю» во французской экономике. Генерал, правда, добавил, что американцы, помимо этого, хотят получить французский Дакар и французский Индо-Китай, не говоря об экономической эксплуатации всей французской Африки, но это уже не имело никакого отношения к немецким активам во Франции.

«Комите де форж», используя масонские ложи, установил контакт с руководством католического движения сопротивления. Это не трудно было сделать: председатель Национального комитета партии католиков Жорж Бидо, профессор истории и редактор католической газеты, был одним из давнишних лидеров французских масонов. «Комите де форж» посулил движению сопротивления финансовую помощь, и предложение промышленников было принято. Произошло это в феврале 1943 года, сразу же вслед за разгромом немцев у Сталинграда. Цинично откровенный представитель «Комите де форж» признался, что Сталинград развеял в пух и прах надежды французских промышленников на немецкую победу. Они стали искать «другую лошадь», чтобы сделать новую ставку.

Мне приходилось говорить с десятками людей самых различных партий и политических убеждений. Военные корреспонденты союзников пользовались тогда в Париже особым положением. При отсутствии официальных дипломатических представителей они были единственными информаторами о том, что происходит во французской столице, какие новые партии возникают, какие новые фигуры появляются на политической арене. Претенденты на руководство государственной жизнью в освобожденной Франции показали корреспондентам свой товар лицом, при этом они не жалели черной краски, а порой и просто дегтя, когда заходила речь об их противниках. Вечерами, записывая свои беседы и впечатления, стараясь разобраться в сложной внутриполитической обстановке Франции, я неизменно делал «поправку на оппозицию», то есть на отклонение от истины в суждениях моих собеседников.

Пожалуй, более сложной и интересной была фигура Жоржа Бидо, который был одновременно и глашатаем левых партий и доверенным лицом реакционных промышленников. Даже выйдя из подполья, Бидо не отказался от излюбленной масонами секретности: он вылезал под свет «юпитеров» очень неохотно, избегал публичности, старался выражаться так, чтобы каждый мог понимать его высказывания, как ему хотелось. Правые находили в речах Бидо обещание твердого порядка, левые — прокламирование реформ.

Среди социалистов было несколько лиц, вызывавших интерес: Ориоль, Филипп, Мейер и, конечно, Блюм. У всех у них, кроме Мейера, было богатое прошлое, у всех у них, включая Мейера, отмечался крен вправо с большой дозой беспринципного карьеризма. Они старались цепляться за свое прошлое, хотя оно было весьма сомнительным. Блюм, например, выдумал знаменитое «невмешательство» в испанскую гражданскую войну, которое позволило Гитлеру и Муссолини сначала задушить испанскую республику, а затем раздавить Францию.

В один из суматошных дней мы завернули в редакцию «Юманите». Она разместилась в конфискованном помещении реакционной газеты «Пти паризьен». В кабинете шеф-редактора нас принял Марсель Кашен. Вскоре там собралась группа видных деятелей компартии и коммунистической прессы: главный редактор «Юманите» Коньо, сумевший в годы оккупации устроиться под самым носом немцев и продолжать патриотическую деятельность; внешнеполитический редактор Маньян, бывший каменщик, ставший одним из видных французских публицистов; депутат от Парижа Ралан. Коньо предложил спуститься вниз, в «красный уголок». Там мы нашли стол, покрытый типографской рулонной бумагой и уставленный шампанским. Кашен провозгласил первый тост за Советскую Армию, за мужественный русский народ. Мы ответили тостом за славный Париж, за коммунистов, которые не позволили реакционерам и немецким агентам запятнать славу великого города позорным соглашением с немцами и подняли Париж на баррикады.

С мечтательностью восемнадцатилетнего юноши Кашен начал рисовать ближайшее будущее освобожденной Франции. Старый боевой журналист, он с особым воодушевлением рассказывал о «своем хозяйстве», о тираже «Юманите», который в три-четыре раза превышал тираж любой другой французской газеты, о молодежи в редакции, прошедшей школу подпольной борьбы.