Правитель империи

Однажды, дело было во время больших каникул — мы с Джеромом вдвоем, голосуя, пересекли Штаты с севера на юг. Ночевали в спальных мешках в одной палатке, ели из одной кастрюльки, словом — дышали одним дыханием. Другой бы на его месте тысячу раз добился от девчонки своего, не силой — так хитростью, не хитростью — так обманом. А он лишь раз меня поцеловал, и то в лоб, когда я расплакалась, вывихнув ногу.

Вы же знаете наши эти студенческие вечеринки в колледжах! Они начинаются чуть ли не диспутами о вероятности жизни в бескрайних просторах вселенной, а кончаются, как правило, оргиями с групповым сексом. Мы на них никогда с Джеромом не ходил. Конечно, мы покуривали марихуану и пили пиво, а иногда и чего покрепче. Но нам хорошо было и без крепких напитков и наркотиков. Джером так много знал. О какой бы книге я его ни спросила, всегда выходило так, что он ее уже читал. Каждый день он мне стихи писал. Вечером, перед тем, как мы расставались, он читал мне их наизусть. У него была великолепная память. А вот я ни одного его стиха не помню. Помню только, что они всегда были нежны, протяжны, зачастую ироничны. В армию его призвали в самый разгар войны во Вьетнаме. Другие парни сжигали свои повестки на студенческих митингах. Они предпочитали тюрьму фронту, а Джером сказал, что он поедет туда, куда его пошлют «Звезды и Полосы». Я-то знаю, что он уступил нажиму своих родителей. Еще бы, сынок уважаемого фабриканта — и вдруг бунтовщик!

Перед отъездом в Ки-Уэст у Джерома оказалось несколько свободных дней. Мы решили провести их в Неваде у его брата, Ах, ну что это были за очаровательные дни! Жили мы в гостинице лыжного курорта, в которой менеджером был брат Джерома Ральф. Ни я, ни Джером не были классными лыжниками. Да разве в этом дело! С утра мы становились на лыжи и спускались самыми пологими маршрутами. А сколько смеха, сколько радости было. Упадешь в снег, голова в сугробе, — ноги болтаются в воздухе. Легкий морозец, солнце, вокруг ни одного хмурого лица.

Дети с мамами, импозантные пожилые джентльмены с молодыми модницами (кто их разберет — то ли дочери, то ли любовницы) все вызывали умиление, улыбку. К ленчу аппетит был волчий.

Вечерами жители гостиницы собирались в ресторанчике, немного пили и много танцевали, балагурили. А оркестр какой был один из лучших в то время в стране. Наступил последний вечер перед нашим отъездом. За ужином Джерри выпил несколько рюмок виски, и то ли от тепла, то ли на нервной почве его вдруг развезло. Мы еще потанцевали какое-то время. Но он засыпал прямо на ходу, а когда просыпался, то не хотел и слышать о том, чтобы идти в номер отдыхать. Все же мне удалось его уговорить. Номер у нас был двухкомнатный. Я надеялась, что он сразу же уснет в своей постели. Джером лег, а я пошла в душ и долго и с удовольствием стояла под струйками горячей воды. Я вообще безумно люблю воду и верю в то, что все мы вышли когда-то из океана, из воды. Когда я в тот вечер «вышла из воды», обнаружилось, что Джером вовсе не спит. Он был разъярен неизвестно чем. Грубо схватив меня за руку, потащил за собой.

Конечно, мне стало обидно. Я ведь любила его. Зачем же грубить, показывать свою силу? Я сказала ему что-то в этом роде.

Он пришел в неистовство и ударил меня по лицу. Ударил больно, из носа хлынула кровь. Я видела, что он не остановится и сумела ускользнуть в свою комнату, захлопнув дверь на замок.

Джером налег на нее своим мощным телом. Дверь затрещала. В одном халате я выскочила на балкон, который тянулся вдоль всего нашего этажа, и бросилась наутек. Не знаю, как я добралась до конторы Ральфа. Я была в таком состоянии, что ничего не могла говорить. Но, видно, мой внешний вид был красноречив. Ральф дал мне каких-то таблеток, открыл бутылочку тоника. В это мгновение в комнату ворвался Джером. Я не узнала тогда и не могу понять до сих пор, что вызвало в нем такую злобу по отношению ко мне. Однако, увидев меня, он закричал: «Вот ты где, окаянная!». С этими словами он схватил меня за волосы. Ральф стал что-то ему говорить. Тогда он ударил в живот и его. На крик Ральфа прибежали несколько человек. Джерома связали. Казалось, он затих. Минут через сорок приехал местный доктор и, осмотрев его, поставил диагноз: «Вульгарное опьянение». Джерома развязали, но он не слушал никаких увещеваний и попытался вновь буянить. Тогда доктор, славный такой старикан, сделал ему какой-то укол. Через пять минут два здоровых лыжника оттащили Джерома в номер. Да, не очень красивый финал получился у нашей любви. Я в номер идти побоялась. Остаток вечера и ночь я провела в баре. Когда я зашла в номер, чтобы одеться, я долго тихонько стояла у постели, смотрела на лицо Джерома. Чем больше я смотрела, тем больше утверждалась в мысли, что он глубоко и давно нездоров. Хотя, может быть, мне это всего лишь казалось.