Правитель империи

Брат печально улыбнулся, и тут я только разглядел, что лицо его покрыто ссадинами и кровоподтеками. Он провел по щекам ладонями и, поморщившись от боли, прошептал: „Они не ведают, что творят. Они раскаются“. „А не будет поздно?“ спросил и я шепотом. „Раскаяние никогда не поздно“, — ответил он убежденно.

Наш ужин был столь же скорый, сколь и нехитрый — козье молоко, хлебные лепешки, черный виноград. тут скрипнула наружная дверь. Я выглянул во двор — там никого не было. „Не обращай внимания, — сказал брат. — за мной давно уже по пятам ходит тайная стража“. „Я боюсь за тебя, Иисус!“ воскликнул я. Он улыбнулся своей кроткой улыбкой и, положив руку мне на плечо, сказал: „Разве можно бояться говорить правду? А ведь я только это и делаю, ничего больше“. „Весь наш народ молчит“, — сказал я. „Он спит, убежденно заметил брат. — Он спит. Но он проснется. И время пробуждения близко“. Я с сомнением покачал головой. наступила тишина, которая длилась, мне помнится, очень долго. Брат дремал или спал, сидя за столом, положив голову на руки. Я думал о превратностях жизни, о будничных, маленьких своих заботах. Как и брат, я был холостяком. Но, если для него кровом было все небо, мне нужно было думать о том, чтобы мой кров не рухнул бы однажды мне на голову. Мне нужно было думать о том, чтобы было чем развести огонь в очаге — пусть хотя бы испечь пресную лепешку, и чем наполнить мой кувшин к обеду и ужину. Вдруг брат открыл глаза, и я понял, что он не спал.

— Я пришел к тебе с просьбой, — негромко сказал он. — В судьбе людей зависит многое от того, согласишься ты или нет.

— Говори, брат. для тебя я решусь на все, — с готовностью ответил я.

— Я прошу не для себя, а для людей, — он сделал ударение на последнем слове.

Я ждал. Я чувствовал необычность его обращения, но не понимал еще всю огромность его для меня самого.

— Долг, — начал он с запинкой, — зовет меня сегодня же уйти в Бетлехем и оттуда — в далекие земли. Но нельзя лишить жителей Иерусалима Глашатая истины. Я хочу, чтобы на улицы со словом правды вышел ты, Геминар. Мы так похожи, что никто и не заметит замены.

— Но я же не умею, не знаю! Что я должен делать? — почти в ужасе вскричал я.

— Говори только правду — вот и все, — Иисус поднялся на ноги. — Не надо ничего ни уметь, ни знать. Правда сильнее всего.

— Каким же богам люди должны поклоняться и верить? спросил я.

— Бог один, — сказал он. И он суть правда.

„Правда, — подумал я, — это доброта, и доверчивость, и доблесть“.