Правитель империи

— Доброта, доверчивость, доблесть, — повторил мои мысли вслух Иисус. Со слезами на глазах я бросился к нему на грудь: „Я готов умереть за тебя, брат!“

Но едва успел смолкнуть мой голос, как раздался сильный стук в наружную дверь. Послышались резкие мужские голоса: „Открывай — именем Синедриона!“. „Беги!“ — шепнул я Иисусу, подводя его к тайному выходу на другую улицу. Какую-то секунду он колебался, наконец решился, поцеловал меня в лоб и исчез в темноте. Почти тотчас же рухнула дверь под напором нескольких дюжих легионеров. „Держите его, это — он!“ — вскричал низенький лысый мужчина, вбегая во двор. „Га-верд, — тотчас узнал я его. — Старший член Синедриона, злобный и мстительный ростовщик“. Легионеры вытолкали меня тупыми концами копий на улицу. тут Га-верд стал вполголоса говорить с человеком, лицо которого было похоже на любое другое лицо, но с провалившимся носом. „Соглядатай из Тайной Стражи“, — понял я.

— Ты уверен, что это бродячий проповедник Иисус? — допытывался Га-верд.

— Пусть мне отрежут язык и выколют глаза, если это не он, — горячился соглядатай. Так мы довольно долго топтались у моего дома, пока Га-верд не сказал: „Ведите его прямо в Синедрион“.

Идти было недолго, но на полпути нас настигла буря. Сначала песок заскрипел на зубах. Потом он стал застилать глаза, забиваться в уши. Завыл, застенал ветер. темнота стала вовсе непроглядной. Мы остановились, прижавшись к высокой глиняной стене. Я молился, чтобы брат благополучно выбрался из города, миновав стражу и дозоры. прошло где-то около часа, прежде чем мы сумели продолжить наш путь. У меня затекли связанные на спине руки, и я попросил легионеров ослабить веревку. В ответ они ударили меня несколько раз копьями. При этом они ругались так, словно состязались в словесной хуле.

Синедрион собрался, как обычно, в храме. Римляне передали меня храмовой страже и заспешили в свои казармы. В главном зале дергалось пламя семи светильников. Во второй его половине, прямо в центре против входа, сидел первосвященник. По правую и левую руку от него расположились старшие и младшие члены Синедриона.

— Кто может опознать в этом человеке бродячего проповедника Иисуса, называющего себя сыном божиим? — громко спросил первосвященник.

— Это он, — ответили все, кто находился в зале. Лишь один Га-верд сказал: „Мне кажется, взгляд у того должен был бы быть чуть-чуть посмиреннее и одежда поплоше“.

Из-а колонны выскользнул безносый, согнулся чуть не до пола, подвывая крикнул:

— Это он, он! Я слежу за ним четыре месяца…