Правитель страны Даурия

– Вскоре сами вынуждены будем думать, куда деваться. Свернув башку германцам, красные примутся за япошек. И те побегут, это им не в лесах Малайзии с полудикими племенами, луками да кремниевыми ружьями вооруженными, воевать. В Россию его тоже посылать пока что бесполезно. Как диверсант он ничего. Но там ведь нужно будет легализоваться, жить под чужими документами, работать на разведку и вести игры с советской контрразведкой.

– А Легионер, думаешь, к этому не готов?

– Не готов. Да и не в этом характере – крысятничать где-нибудь на заводе, с поддельными документами в кармане.

– Считаю, что его следует срочно пропустить через германскую разведывательно-диверсионную школу, лучше всего – через «Фридентальские курсы» Отто Скорцени, на которых под Берлином готовят сейчас диверсионную элиту мира.

– Считай, что частично уже определились, – нетерпеливо подбодрил Фротова генерал.

– А затем превратить в респектабельного бизнесмена, который бы, поселившись в одной из нейтральных стран, готовил появление там генерала Сёменова и его ближайшего окружения, место в котором я уже забиваю.

– Оно там давно забито.

– Благодарствую. Понятно, что это запасной вариант, – поспешил уточнить Фротов, опасаясь, как бы Сёменов вновь не ударился в прожекты по поводу создания Казачьей Страны Даурии.

– То есть главное сейчас – ненавязчиво завербовать Сото в нашу агентуру, – подытожил их разговор атаман.

– С пользой для японской разведки, естественно, которой очень хочется заполучить Курбатова.

– Словом, основную линию мы определили. А там будет видно, – вновь, и теперь уже решительнее, заторопился Семёнов.

Идущего к отелю генерала Фротов проводил с ироничной улыбкой на устах: «Это ж надо, чтобы лихого атамана, и так, вот баба подкосила! Добро бы из русских какая, а то ведь япошка-япошкой! Хотя, ох, не гоже казаку такую вот к себе приближать…». Тем не менее он проверил пистолет и вышел вслед за верхглавкомом, намереваясь покрутиться в фойе, обстановку «пронюхать», к людям присмотреться. Ибо служба есть служба.

23

Семёнов так и не смог припомнить потом: постучал он в дверь номера или же ворвался без стука.

Сото сидела в низеньком плетеном кресле, за столиком, на котором стояла бутылка вина, блюдечко с закуской и две рюмки. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить: все это пока не тронуто, а женщина явно кого-то ждала.

– Паршивка! Как же я мечтал увидеться с тобой! – взорвался было генерал, простирая объятия и надвигаясь на неё, словно горная лава – на едва пробивающийся из скалы эдельвейс.

– И-господина генерала! Пришел! И осень-то харасо, – сдержанно улыбнулась гейша. Однако с кресла не поднялась, не поклонилась согласно нормам поведения всякой восточной женщины.

Облаченная в военный мундир со знаками различия лейтенанта, она и вела себя так, как подобает японскому офицеру, преисполненному самосознания самурая и гордостью вечного победителя.

Однако Семёнов не хотел замечать никаких перемен. Это его женщина! Она принадлежала ему. Не важно, по какому праву и каким заветам, но ему, и только ему! – генерал давно свыкся с этой мыслью. Разлука с Сото всегда терзала его как самая жуткая потеря, какая только случалась за все годы жизни.

Пока Сото предавалась самурайско-шпионским наукам, генерал познал немало женщин, но все они проходили через его постель и сердце всего лишь жалкой тенью той, кого он действительно желал видеть рядом с собой. Вот только она все не появлялась и не появлялась. Единственное, чем атаман мог довольствоваться, так это скудными сведениями, доходившими к нему от подполковника Имоти, да и то высказанными слишком неуверенно, с излишней иносказательностью.

– Откуда ты взялась, Сото? – пришлось немного попридержать коней удалому атаману, смущенному немыслимой для Сото сдержанностью.

– Из Токио, и-господина генерала, – оставалась она верной своей манере чуть ли ни перед каждым словом вставлять свое непреложное «и».

– Понятно, что из Токио, но как ты здесь оказалась?!

Поначалу Семёнов уперся руками в подлокотники кресла, в котором восседала Сото, затем опустился перед ней на колени и, обхватив за стан, уткнулся головой в грудь. Он чувствовал себя её рабом, однако сие ничуть не унижало его – настолько безумна была любовь к этой женщине, что безнадежность чувства его уже нисколько не угнетала.

Григорий, привыкший рубить сплеча, теперь сам чувствовал себя человеком, по которому сабельным следом – через тело и всю душу – прошла еще одна несправедливость войны, отобравшей у него любимую женщину. Правда, этот рваный, кровоточащий шрам отличался от множества других, но все же, все же…

– И-специально приехала к вам, и-господина генерала. И-вы ждали меня?

– Ждал, Сото, – похмельно повертел головой старый рубака. Семёнову показалось, что японка успела подзабыть русский язык, акцент её стал более разительным, но старался не придавать этому значения. – Не могу я без тебя, паршивка! Не терплю, когда меня вышибают из седла. Когда тебя нет, чувствую себя выбитым, как во время сабельной атаки.