Право выбора

И в это страдное время в мои прокуренные, замусоренные комнаты врывается слава. Ее приносит почтальон в конвертах, она верещит телефонными звонками из редакций и обществ, она появляется в виде молодых любознательных корреспондентов. От нее можно спастись только на «территории», куда посторонних не пускают. Кого-то еще волнуют загадки вселенной…

Письмо из Дании. Доктор Нагель восхищен теорией, поздравляет и вовсе не сожалеет, что я опередил его. Ведь доктор Нагель работал именно над этой проблемой.

Почему из Дании? Почему не из Америки или Англии? Впрочем, в Дании могут жить люди в десятки раз умнее американцев.

Издательство предлагает договор на брошюру, где была бы в полном объеме изложена теория. Научные общества планируют публичные выступления. Слава — цепная реакция. Появилось сообщение в заокеанском научном бюллетене. Приглашения из Праги, Варшавы. В Армении астрономический симпозиум — я должен присутствовать. Приносят статью известного английского космолога. Он считает мою формулу событием века. Формула… Она замелькала на страницах научно-популярных журналов.

Волна славы раскачивается и раскачивается. Группа молодых математиков взялась за обработку теории.

Звонят из Академии наук. Раздраженный голос бранит за то, что меня невозможно застать на месте. Должна состояться пресс-конференция. Приглашены зарубежные корреспонденты. Прибыть в телестудию тогда-то, к такому-то часу.

— А почему вы все решили без меня? Может быть, я не хочу.

Нервический голос становится яростным.

— Что значит — не хочу?! Вам сказано!

— Некогда мне. Ясно? Установка висит на мне.

— Но это же невозможно — все отменить! Я отвечаю за организацию…

— Ну и отвечайте себе на здоровье. А я тут ни при чем.

Вешаю трубку. Телефон верещит и верещит. Беру нож, перерезаю шнур. Путь к славе отрезан.

Лови миг, глупец! Ты так долго ждал его… Слава. Статья Подымахова возбудила интерес к твоей личности. Упустишь — не наверстаешь никогда. Никогда… Слава держится на любопытстве. Кто изобрел телевизор? Не знаешь… То-то же. Люди столько наизобретали и наоткрывали, что всех благодетелей рода человеческого просто не упомнить. А тут — неповторимое стечение обстоятельств. Маленькое волевое усилие — и ученые всего мира станут раскланиваться с тобой как с равным. Ты получишь независимость. Не будешь воевать со всякой мелкотой. Зачем тебе институт, зачем установка? Твое призвание в другом. Мыслитель, философ. А там, глядишь, член-корреспондент, а возможно, и академик. Не исключена и Нобелевская премия. Ведь не боги же горшки обжигают. Ты, старина, переплюнул Гершеля и Кеплера, вместе взятых. Теорию можно разрабатывать сто лет. Она дает необыкновенный простор для звездного анализа: ее предмет — бесконечность во времени и в пространстве. Будет своя школа, бездна свободного времени для раздумий.

Почему бы тебе не двинуть знания в массы? Публичные лекции, длительные заграничные поездки. Как говорил Цапкин: «Нужно работать на шарик». Скромнейший Эйнштейн не гнушался популяризировать теорию относительности, даже рассказывал байки о своем детстве: как стрелка компаса впервые навела его на глубокие размышления. Свой знаменитый похоронный марш великий Шопен написал, посадив себе на колени скелет и положив его руки на свои. У тебя все было грандиознее: дрожала земля под ногами от взрывов. Теория рождалась в крови и грохоте величайшей из войн. Тут можно сотворить легенду. Великое рождается из великого… Восторг, любование самим собой, благодарность к оценившим меня коллегам…

Но я-то себя знаю. Никуда не поеду. Рассудку вопреки, наперекор стихиям… Нет, не скромность. Наоборот, дикое, вздорное чувство собственного достоинства. Ну, а если бы Подымахов не успел написать статью? Неужели кропотливый труд многих лет зависит от каких-то случайностей, от чьей-то поддержки? А если бы я открыл формулу бессмертия? Тоже пришлось бы «проталкивать»? Идти к славе через тщеславие? Каждый раз нахваливать себя? Говорить только о себе — недостаток ограниченных и тщеславных людей. Прислушайтесь — и вы узнаете цену человеку. Если моя теория ничего не стоит, то и черт с ней! Если она нужна людям, ее примут и без всех этих гастролерских фокусов. Не хочу пыжиться, строить из себя гения, выскакивать на ковер, как тренированная собачка Плевать на такую славу.

— Зря, зря, мой дорогой друг, — покачивает седенькой головой Федор Федорович. — Вам опять звонили, разыскивали. У славы, как у кометы, призрачный хвост, и все же комета озаряет небо. Трезвый ум не грех, а романтик со здравым смыслом — это уже победитель.

Возможно, и так. Но я никогда не был солидным человеком. Не умею.

Моя слава наконец докатилась и до института. У всех почтительное отчуждение. Только Бочаров по-прежнему невозмутим. Он тянет за меня лямку, как я тяну ее за Дранкина, и конечно же ненавидит меня от всей души. Я лишил его благодатного досуга. Дома — семья, уют, начатая докторская диссертация. Быть нянькой при человеке, который получает в полтора раза больше, ничего не смыслит в организаторской работе… За какие такие провинности? Где это записано?