Право выбора

Институт придется отдать в руки Бочарова. Тоже неофициально. Мне очень не хотелось бы делать этого, не хотелось бы возвышать Бочарова. Но, к сожалению, нет другого, кому бы мог доверять в такой степени, как Бочарову. Почему я должен подсаживать Бочарова еще на одну ступеньку? Из глупого благородства? Почему всю жизнь должен нести бремя доброго Деда-Мороза?

Самообман. Доброта тут ни при чем. Бочарова выдвигает необходимость. Выдвинулся бы и без меня…

16

Страшно после Подымахова вдруг ощутить себя ответственным за все. И в Комитете понимают, что за все отвечаю я, а не Федор Федорович. Бить все равно будут меня. Установка нужна институту, институт должен стараться. Все комиссии в большинстве своем опять же укомплектованы сотрудниками института. Кому же и руководить ими, как не мне?..

И все-таки будто стою в чистом поле под ураганным ветром. Опереться бы на верное плечо старика… Но старика нет. Бесприютно. Должна же быть в мире какая-то справедливость? Старик хотел немногого: дожить до физического пуска установки. И в этом что-то бесконечно грустное. Теперь упрекай: поменьше нужно было мотаться туда-сюда. Он бы рассмеялся: будто без тебя не знаю. Все, что недоделал, доделывай ты. Хвалился море зажечь, вот и зажигай. Рассуждать-то всегда легче. А ты взвали, взвали да попробуй, вместо того чтобы подсчитывать чужие ошибки.

Я потерял друга. Я был к нему ближе, чем его сыновья. Мы жили одними интересами. За его широкой спиной можно было заниматься психокопанием, предаваться меланхолии, создавать надзвездные теории. И никто больше не скажет: «Изживайте, Коростылев, свой гносеологический априоризм».

Взвалив все на мои плечи, старик ушел туда, где от него никто не потребует отчета.

Физики говорят о «закрученном» пространстве. Какова его физическая суть, никто не знает. Может быть, подразумевается пространство спиральной галактики. А возможно, просто удобная логическая форма.

Я живу в закрученном пространстве и в закрученном до предела времени.

Мы близки к завершению монтажа. В центральном зале стены окрашены глифталевыми эмалями. Пластиковый пол. Зеркальная чистота, зеркальная гладкость. Нигде не должны скапливаться аэрозоли, радиоактивные загрязнения. Чугунные герметические двери…

Когда по металлической лестнице поднимаюсь на мостик, то на мгновение вспыхивает горделивое чувство: меня считают капитаном этого корабля! Но лишь на мгновение. Забота гасит телячьи восторги. Капитан без хорошей команды — жалкая фигура.

Сотни, тысячи людей создали это чудо техники. Возможно, после старика я для них не очень-то авторитетный начальник. Никого ни разу не обругал. Деловые вопросы решаю не в центральном зале, а в кабинете. Апеллирую не к совести, а к точному исполнению своих обязанностей. Во мне нет священного огня подвижника. Просто не гожусь для подобной роли. Не тороплюсь ввести объект в строй раньше намеченного срока. Зачем? Здесь поспешность может привести к роковому исходу. А старик постарался бы… ввел…

До физического пуска установки еще далеко. Сперва нужно все наладить. Опять промывки, опрессовка, продувка азотом, контрольная проверка проходимости ячеек установки. Система электроснабжения будет испытываться два месяца. Трое суток вращаются вентиляторы всех систем. Идет проверка дозиметрических систем с помощью источников излучения. Всего не охватить рассудком.

Еле передвигаю ноги от постоянной усталости. Ничто так не подтачивает, как чувство личной ответственности. Оно даже самого бездарного руководителя награждает мученическим венцом. И все-таки во мне живет уверенность, что в конечном итоге все будет хорошо. В самом деле, с чего это я взял, будто за все отвечаю я один? Не пять-шесть человек вершат судьбами науки. Здесь каждый чувствует свою личную ответственность. Судьбу стройки решают коллективы. Сейчас главная сила — монтажники, мои «комсомолята». Подымахов был прав — человек носит в себе взрывчатку. Объявив стройку комсомольской, монтажники с утроенной энергией принялись за дело. По сути, сложнейшую часть работы они целиком взяли в свои руки. Нашлись талантливые рационализаторы, умелые руководители. Я, разумеется, давно выполнил свои обещания — институт установил шефство над монтажниками, произошло своеобразное слияние двух коллективов молодежи. Да и сам я, общаясь с этим шумным народом, будто вернулся к дням своей комсомольской юности. Дух ведь тоже омолаживается. Вернее, такое омоложение ему прямо-таки необходимо, чтобы не терять общую перспективу. И я счастлив, что в какой-то мере сумел завоевать уважение монтажников. Раньше для них я был просто «товарищ Коростылев», человек далекий, отчужденный, закованный в броню научных званий; теперь я накрепко включен в круг общих интересов: тут не только стройка, но и всякого рода мероприятия, бытовое устройство — весь тот комплекс, который выпадает на долю руководителя. Кстати, я не избежал общей участи — озорники окрестили и меня: «Регулирующий стержень». Должно быть, за худобу и высокий рост. Ну и за руководящие функции.