Правый берег Егора Лисицы

Запах гари идет от камышей. Там разведен костер, на листе жести жарят перловицы – донские ракушки. Я встал, отряхнул колени и подошел к костру. Их первый порыв был, несомненно, убежать, но потом остановились, посмеиваясь. Несколько беспризорных мальчишек. Краем глаза я заметил знакомое движение – пальцы поигрывают гирькой. Он что-то сказал своим – тоже узнал. Я сполоснул руки в воде и поманил их. Подходят, как уличные животные, осторожно, не близко, вмиг улепетнут. Не торопясь я достал папиросы, прикинул, чем еще могу заинтересовать их. В пальто нашлась плитка шоколада для сестры в клинике. Весьма кстати плитка обернута в серебряную бумагу, я потянул ее из кармана, покрутил, – обертка заблестела:

– Видели, как утопленницу нашли?

– Иди куда шел, дядя. Мы лягашам не стучим!

– Как хотите.

Я сел на тонущую в песке старую сваю. Достал шоколад, отломил.

– Это не по милицейской линии. Просто вот гражданка пропала на пожаре. Искали ее.

– Тю, а то глядишь приплыла! – смешки, пихают друг друга. – Мелецанер, ты пошукай у камышо́в, там, может, еще есть. Скупаца не хочешь?

Тот, что с гирькой, мой старый знакомый воришка, подошел поближе. Волосы слиплись от мазута и грязи. Загорелое лицо в царапинах. Черт, как назло с собой почти нет денег. Я кинул ему плитку.

– А что фраер тебе брешет? Говорит, утопку он вытащил?

– С чего вдруг брешет? Гражданин дает показания, не растерялся.

Они закричали наперебой:

– Брешет! Он на берегу шарился. Она уже тут была. Гашник[26] заставь его вывернуть!

– А раньше вы видели ее в порту?

Беспризорные крутятся тут постоянно. Нанберги – хорошо одетая пара, могли приметить. У таких, как Нанберг, шпана «колола марочки» – воровала носовые платки, а при случае и деньги, конечно.

– Гражданка видная, блондинка. С ней был мужчина, очень высокого роста, крупный, бритая голова.

– Может, и была. Может, с бритым, а то с бру́нетом. Мне без интересу тебе вспоминать.

– А если интерес найдется?

– Давай свой интерес. Найдется гривенник или пошамать, я те мигну[27].

Я порылся в кармане, вынул несколько монет, прибавил к ним папиросы, коробку спичек. Положил на край сваи.

– Видел навроде я эту мазиху[28]. Пальтецо с мехом, – он замысловато выругался, – фраер ее завел на пароход, под локоть ухватил, фу ты ну ты. Муж видать али кавалер. Обомшелый бурш в фуражечке!

Я с трудом вспомнил, откуда это выражение. Вовсе не из блатной фени. Так гимназисты называют взрослых студентов. Пока беспризорные делили добычу, я подошел к гражданину, который нашел тело.

– Вы ведь ее не вытаскивали из воды? На песке нет следов, воды вокруг тела не много. Одежда у вас сухая абсолютно.

Зыкин оживился. Ему нравится козырять мелкой властью.

– Ты, слышь, гражданин, ты этого мне тут! Милицию вводишь в заблуждение.

Гражданин забеспокоился.

– Товарищи, вы что же, этим жуликам поверили? Я возмущаюсь, – он тыкал в сторону беспризорников, в ответ полетели свистки, ругательства, мелкие камни.

– А почему же не верить? В Советском государстве все равны. Дети пострадали, как все. Мы вынуждены взяться за их перевоспитание. Но оснований им не верить нет, такие же граждане.

Я давно понял, что «слова плакатов» прекрасно работают. Настраивают свидетелей сразу на нужный официальный лад.

– Ладно, что там. Нашел я ее на берегу. Рыбалить пришел, лодку столкнуть – а она тут – между лодок. Вроде с парохода, думаю, спихнули в воду, а то, может, сама того. Вот те крест, – он размашисто замахал на купол собора. – Я ничего брать не хотел, я так посмотреть, может, жива.

– И как, жива?

Он набычился, уловив насмешку.

– Я не трогал ничего! Колцо (так и произносит) там с красным камушком, какие, может, бусы. Я ничего этого не брал!

– Этого нет, а что тогда взяли?

– Бес попутал, – он порылся. – Взял вот с тела, потом крикнул остальных. Сверток! С поднизу пальта у нее прицеплен был, в кармане.

– Достали его, значит, из внутреннего кармана ее пальто, – я рассматривал влажный, тяжелый сверток.

– Там вроде на булавку было – на ткани английская булавка. Ничего больше, – снова широко крестится, сникает под взглядом Зыкина, добавляет: – Честное слово, как рабочий говорю!

– А где работаешь?

Я развернул сверток, плотная ткань вроде березента. Внутри червонцы – круглый вензель, портрет Ленина, старые деньги, «обеспечиваются достоянием республики». Товарные ордера Торгсина, довольно много. Банкноты из пеньки, да еще и пропитаны животным клеем. От воды сбились в плотный кирпич.

Рыжая лошадка смирно ждет, пока тело кладут в телегу. Плотнее запахиваю на мертвом теле полы ненужного больше ей пальто, чтобы прикрыть ноги. Возница трогает.

Агнесса

В кабинет зашел Репин. Сел, подтащив стул поближе к окну. Раскрыл какую-то книгу. Чтением его снабжает Сидорня. Мне не удалось выявить никакой закономерности в его вкусах. Это могла оказаться и машинная копия брошюры «Защита права народа и завоеваний революции в пределах города Петрозаводска», и «Инструкция народным следователям». На этот раз – это пухлый том в нарядном, но загаженном переплете, – какой-то роман.