Предатель. Чеченские рассказы

Когда солдат Пильщиков заполнил лист беседы и старший лейтенант прочёл в нём, что отец Пильщикова неоднократно бывал за границей, а именно, в городе Тольятти, Г ромовой стал думать и об этом непонятном событии.

Он посмотрел, в какой стране живёт сам Пильщиков, потом — в каком городе. Оказалось, что в посёлке Узлы Волгоградской области. Позже Громовой взял лист солдата Путина и прочёл в нём, что Путин по специальности является водителем гусеничного трактора.

Когда из канцелярии стал пробиваться дым и в неё зашёл замполит роты старший лейтенант Цыганков, Громовой сидел в турецкой позе у пылающего вороха листов беседы, мычал и отчаянно отмахивался.

В клубах и обрывках пепла ему чудился разорвавшийся в клочья прапорщик Подколзин.

Мечта

Должностной обязанностью майора Сосновникова было поддержание морально-психологического состояния личного состава 233-го отдельного батальона оперативного назначения. У майора был бравый вид: орденские планки, выправка и поскрипывание при ходьбе.

В управление Сосновников перевёлся из артиллерийско-зенитного дивизиона и свою командирскую жизнь вспоминал с ностальгией. Майор был афганцем. За Чечню он имел медаль Суворова — ну, да это у многих в части, а вот орден Красной Звезды и афганская медаль были только у Сосновникова. Ещё был один прапорщик-афганец в разведроте, но тот планок не носил.

Когда заходил разговор о сложной обстановке в Чечне, майор кривил испитое лицо и многозначительно говорил всегда одну и ту же фразу:

— Да… это не Афган конечно…

Сосновников любил выпить, то есть к тому времени, когда я его застал, он уже фактически спился. У него бывали запои прямо в штабе. Тогда он выходил из кабинета только по стеночке в туалет. А когда запой случался не в служебное время, Сосновникова видели в кафе и в магазине. Он был одет в бушлат (с покосившимися майорскими звёздами) на голое тело. Раз, зимой, Сосновников в таком виде почти час простоял у стелы погибшим героям на территории части.

Наискось летела снежная морось, голова майора сделалась от неё седой, по лицу его лились слезы, или это был таявший снег.

— Вот почему так бывает? Как только зайдёшь на территорию этого батальона гребучего, хочется выпить стакан водки?

Я не знал, что ответить. Мне тоже не особенно комфортно было среди мрачных казарм, склада ГСМ и плаца, где солнечное утро в разгар весны забивает и душит гнетущая барабанная дробь развода.

— Вот так терпишь-терпишь несколько дней, а они-то накапливаются.

— Кто они?

— Стаканы…

Рабочий день Сосновникова проходил так.

Майор сидел за столом. Непрерывно сидеть, уставившись в одну точку, он мог необычайно долго. При этом Сосновников имел начальствующий вид.

Солдат-компьютерщик что-то распечатывал на раздолбанном принтере, я за соседним столом изучал объяснения и протоколы допросов: знал я всё содержание этих документов уже наизусть. Казарменный запах пота и ваксы проникал и в помещение штаба, звуки были гулкими, как в туннеле, постоянно проходила информация о том, что командир то уехал, то, наоборот, приехал в часть, а нервы в армии и так всегда на пределе. Было невыносимо скучно и в то же время тревожно. Вдруг Сосновников вставал и стремительно выходил из кабинета.

Через десять минут резко открывалась дверь.

— Кроссворды пиздатые на боевой листок выменял! — довольный удачной сделкой, а ещё больше возможностью убить хоть немного времени, Сосновников снова садился за стол и сидел за разгадыванием головоломок минут сорок.

Когда звонил телефон, майор неспешно брал трубку. Грозно произносил свою фамилию, потом орал и матерился в трубку. Закончив разговор, он с чувством полного самоуважения напевал себе под нос: давай за нас та-да-да-да-да-да…[3] — искал взглядом меня, требуя моральной поддержки, и я, бывало, малодушно улыбался ему.

Когда кроссворды надоедали Сосновникову, он лихо отдавал бойцу громкую как перед строем команду:

— А ну-ка… чайку организуй!

И мы пили чай. Разговор у Сосновникова заходил всегда о выслуге, которая у него уже была, но нужно было для увеличения пенсии ещё что-то там немного отслужить.

Потом Сосновников снова сидел неподвижно.

Словно неутомимый атлант, майор поддерживал морально-психологический дух войск. Со стороны он и в самом деле походил на изваяние.

В конце апреля, когда заканчивалась уже моя служба, в кабинет влетела Маша Максудова — библиотекарь и любимица всей бригады. Она тут же распахнула окно и запустила в кабинет весну.

— Димочка, привет! (Сосновникова звали Дмитрием.) Я к тебе Димочка!

— Привет, ласточка.

Мы втроём пили чай, но беседа велась только между старыми приятелями.

— Как Зинуля?! — спросила Маша майора, как я понял, о жене.

— Что ей сделается, — отвечал он неохотно.

— Как вообще поживаешь, Димочка?!

— Думаю переводиться в бригаду, на вышестоящую…

— Правильно, ты человек способный…

— Может, сухим буду приходить…

Максудова заговорщицки улыбалась, — знаю, мол, твою сухость, — но не продолжала разговор на эту тему.

Будучи в лёгком романтическом настроении, надышавшаяся терпкого майского воздуха, она, наконец, задала Сосновникову философский вопрос: