Предатель рода

И я прошу вас помочь ему. Пожалуйста.

НЕТ.

Почему нет?

НЕ СОБИРАЮСЬ ПОМОГАТЬ ПРЕДАТЕЛЮ РОДА.

Его зовут Буруу.

У НЕГО НЕТ НИКАКИХ ПРАВ НА ИМЯ, ЁКАЙ-КИН.

…Ты его знаешь?

ЛУЧШЕ, ЧЕМ ТЫ.

Контакт прервался. На лбу остался след жгучей боли, как от удара хлыстом. Юкико вздрогнула, вытерла нос о плечо, размазав кровь по губам и подбородку. Голова болела так, будто по ней пинали, в ушах стоял металлический звон. Чувствовала Юкико себя совершенно ужасно. «Будто о́ни насрал в голове», – сказал бы ее отец. И мысль о нем захлестнула ее в темноте. На нее тяжестью наковальни обрушилась пятидневная усталость, угрожая скинуть в пропасть.

Не смей плакать.

Она думала о нем. Как он лежит на своей плите. На опухшем лице – корка пепла. Она вспомнила последние слова, которые он произнес, истекая кровью в ее объятиях в небе над Кигеном. Она искала ярость, но не нашла ничего и заплакала. Слезы текли по ресницам, затуманивая взгляд. Она закрыла глаза, будто это могло остановить их.

Инстинктивно она потянулась к Буруу – рефлекторное действие, как будто она может схватиться за него, если почувствует, что падает. Но она почти ничего не обнаружила – только крошечная капля мутного тепла в холоде, бескрайняя тьма там, где он был раньше, в которой плавали голодные рептилии. И эта стало последней соломинкой, которая ее сломила.

Она свернулась клубочком в темноте, как ребенок во чреве матери.

И зарыдала.

* * *

Из снов с рычащим ветром ее вырвал запах теплой каши и горячего чая. Но, когда Юкико проснулась, то поняла, что это бурчит от голода ее собственный желудок. Через крохотное окошко пробивался тусклый дневной свет, грязно-серый. У кровати сидел Пётр с металлическим подносом на коленях и пристально наблюдал за ней единственным здоровым глазом.

Она сморгнула песчинки с ресниц, и Пётр сказал что-то на своем рокочущем гортанном языке, протянул руки и набросил уваги ей на плечи, прикрыв обнаженную грудь. Юкико вздрогнула, щеки вспыхнули от воспоминания об ослепляющем возмущении, которое она почувствовала, когда он сдернул с нее тунику, обнажив татуировку и всё остальное.

Что, черт возьми, такого важного в картинке на моей коже?

Пётр убрал спутанные волосы с ее лица и протянул ложку с кашей. Несмотря на то что Юкико тревожил его взгляд и в голове всё еще тлели воспоминания об унижении, еда пахла восхитительно. Пустой желудок заурчал, и она проглотила свою гордость вместе с первой ложкой каши.

Когда она закончила, то подергала руками и ногами, затянутыми в ремни на запястьях и лодыжках, и красноречиво посмотрела на них.

– Можешь развязать меня?

– Он не может. – Пётр нахмурился и покачал головой. – Милая девушка.

– Куда меня отправят?

Пётр прикоснулся к ее щеке и заправил выбившиеся волосы за уши. Собрал посуду и миски, отставил их в сторону и откинулся на спинку стула. Сунув руку в белый халат, он достал свою трубку в форме рыбы и набил ее той же сухой коричневой травой.

– Лучше бы она не здесь. – Он покачал головой. – Лучше всего.

– Отпустите меня, пожалуйста. – Юкико снова потянула свои путы.

– Слишком поздно. – Он зажег трубку зажигалкой и выдохнул облако дыма. – Идет она, они.

– Что?

– Зрячные, – вздохнул он. – Зрячные.

– Как вы научились говорить на шиманском? – Юкико наклонила голову. – Были торговцем?

В его голосе зазвучали печаль и гнев.

– Заключенный.

Вместе с осознанием нахлынула и тошнота, и Юкико, наконец, поняла, почему мужчина был так враждебен, дал ей пощечину. Изуродованное лицо, ослепший глаз, искалеченная нога.

Самураи считали, что лучше совершить сеппуку, чем попасть в руки врага. Солдат-гайдзин, который оказался в плену, не заслужил даже презрения – тварь без чести и достоинства. Если Пётр воевал и был захвачен войсками сёгуната во время вторжения, она могла себе представить, через что ему пришлось пройти в руках ее соотечественников.

Этот человек казался полным ублюдком. Но пыток не заслуживал никто.

– Мне жаль, – пробормотала она.

– Жаль? – Гайдзин пыхнул трубкой, выдохнув бледно-серый дым. – Себя жалеть.

Он встал, дохромал до двери, вышел и закрыл ее за собой. Ветер завывал, как одинокая собака, как одинокий голос в темной глуши, ждущий рассвета, до которого целая жизнь.

Когда свет в коридоре выключили, Юкико наконец поняла, что она здесь абсолютно одинока. На нереальном острове из металла, посреди бескрайнего океана, в окружении людей, которые считают ее шпионкой, захватчиком, врагом. Она не имела понятия, где находится большая земля. Никто не знал, что она в беде. А если бы и знали, то не смогли бы найти.