Предатель. Ты врал мне годами (СИ)

Черт. Наверное, и Богдан так размышлял, да, лелея в себе иллюзию благородства.

— Да уж, скорее бы уже Светка вышла замуж, — соглашается Аркадий. — Столько суеты.

Отвлекается на фотоальбом. Листает и останавливается на снимке со спящей ‘Светкой на груди

Богдана, который задремал на диване.

Моя любимая фотография. Ему тут еще нет девятнадцати. Зеленый еще, но уже папа. На глазах проступают слезы.

Отвожу взгляд, прижимаю дрожащие пальцы к губам и медленно выдыхаю.

— Даже не верится, что это папа, а это Светка, — тихо говорит Аркаша, продолжая внимательно разглядывать фотографию.

— УГУ, — сдавленно отвечаю я.

Мне тоже не верится.

Торопливо смахиваю слезы, но Аркадий переворачивает страницу на снимок, на котором он выплевывает кашу в обескураженное лицо Богдана.

Рядом с Аркашей хохочет Светка.

— Так, — Аркадий резко захлопывает фотоальбом. — Вот поэтому я и не люблю смотреть фотографии.

У самого тоже глаза покраснели.

— Блин, — откладывает фотоальбом и сердито шепчет. — Выросли.

Выросли. Реветь охота навзрыд. Вот только вчера с Богданом не знали, что делать с орущей

Светкой, а теперь она выходит замуж.

— Я пошел спать, — Аркадий встает и напряженно шагает к двери. — Спокойной ночи.

— А ты мог меня, например, обнять, — говорю я.

Не мог. Не в его характере, которым он пошел в отца. Разве он может показать маме, что его до слез растрогали фотографии? Нет. Он над такими глупостями не плачет.

— Я ушел, — закрывает за собой дверь.

Замираю, когда слышу:

— Мама в библиотеке. Фотки смотрит.

— А у тебя чего глаза красные? — спрашивает Богдан.

— Аллергия.

— На что?

— На старые фотографии. Все, блин, — шепот Аркаши становится еще сердитее,

— я спать.

— Зубы почистил?

— Пап, ты серьезно?

— Что?

— Мне не семь лет?

— Так почистили или нет.

— Нет!

— Вот иди и почисти.

— А ты с мамой помирись. Блин…

Затем следует тишина.

Мягкие шаги. Богдан же не посмеет мне испортить вечер тоски по прошлому своим присутствием?

Он же не настолько наглый.

Задерживаю дыхание.

Шаги у двери затихают.

Жду, когда ручка провернется вниз, щелкнет язычок замка и едва слышно скрипнет нижняя дверная петля.

Но это не происходит.

Минута, две, три.

Богдан затаился за дверь и не заходит. Стискиваю зубы и крепко сжимаю в пальцах фотоальбом.

Зайдет или нет?

Вновь шаги. Они отдаляются, и опять меня обнимает тишина, в которой я почему-то чувствую разочарование.

Я ждала, что Богдан зайдет? Но зачем он мне тут? Захлопываю альбом и прикрываю веки.

Все же, ждала. Ждала, что он зайдет, сядет напротив и кинет напряженный взгляд на фотографии.

И, может, тогда бы я увидела в его глазах вину и сожаление? Столько лет просрать.

Столько лет прожить во лжи.

И, может быть, в тусклом свете бра он бы, наконец, сказал “прости”?

Откладываю фотоальбом и поднимаюсь на ноги.

Через минуты три я запираюсь в спальне на ключ, а Богдан пусть спить в гостевой комнате или у себя в кабинете.

Меня не волнует его сон.

Главное, чтобы я выспалась перед встречей с Кристиной.

Глава 32. Ты плакала?

— Отец очень сильно нервничает — шепчет из динамика смартфона обеспокоенная мама. —

Места себе не находит после Богдана.

Я сплевываю зубную пену в раковину и вновь полощу рот.

Я еле поднялась с кровати.

Почти не спала. Мешали то мысли о Богдане, который и спальню не проверял, заперта она или нет, то пинки сыночка.

К рассвету он пнул в мочевой пузырь, и описалась, а после расплакалась в подушку. Тихо, но очень долго плакала. Кроме простыни намочила и наволочки с двух сторон.

Теперь чищу зубы опухшая и опустошенная.

Вот совсем ничего не дергается от слов мамы, что к отцу в гости ночью заехал Богдан. Он очень напугал маму тем, что твердо и зло попросил ее скрыться с глаза долой и оставить его наедине с хозяином дома.

Да, я слышала ночью за окном шорох шин, а по стенам спальни пробежал белый свет от фар.

— Люба, — сипит мама, — я так испугалась…

Я не могу понять, чего мама ждет от меня? Что я побегу к Богдану и потребую, чтобы он немедленно помирился с моим папой?

Кидаю зубную щетку в белый керамический стаканчик и приглаживаю волосы, крепко зажмурившись в попытке вернуть себе эмоции.

Пусто.

— Может, отец опять взялся за свое и опять играет? — открываю глаза. — М?

Может, Богдану надоело закрывать его долги?

Задаю я вопрос без дрожи в голосе и без слез на глазах. Еще вчера в кабинете свекра я лила слезы и просила не наговаривать на моего папу, а сейчас я лишьмогу вздохнуть в ожидании долгого ответа.

— Он… давно не играл, Люба, — говорит, наконец, мама, — он завязал.

— О, вот как, — хмыкаю. — Ну, тогда Богдан пришел к нему, потому что наш папа решил сыграть в коварного интригана.

Опять молчание, и недоуменный вопрос:

— Что?

— Может, тебе с отцом поговорить самой, м? Или ты сейчас дурочкой прикидываешься, мам? Да, папа влип. Крупно влип перед Богданом. И вот, — опираюсь руками о край раковины, вглядываясь в свое опухшее лицо, — я думаю, что ты прекрасно знаешь об этом, но… делаешь вид, что ничего не знаешь и не понимаешь, а то и тебе прилетит. Верно?

— Я тебя не понимаю… Люба, о чем речь…