Предатель. Ты врал мне годами (СИ)

— Очень любопытно, моя дорогая, — Богдан делает ко мне шаг, и с трудом сдерживаю себя, — то есть если бы он не дал своего королевского согласия, то я бы, выходит, его послушал? Так ты считаешь? Это и сейчас оскорбительно с твоей стороны, Люба. Соплежуем я никогда не был, но ты, вероятно, меня все это время считала таким? Не дал бы согласие, то я бы отказался от семьи ради тебя и мы бы, как настоящие бунтари, поднимались бы из нищеты… но, — на его лице растягивается недобрая ухмылка, от которой мне зябко, — мой отец, может, и жесткий в некоторых вопросах, но шанс нам дал.

— Какое благородство.

— Не тебе о благородстве моего отца говорить, Люба, — твердо цедит сквозь зубы Богдан, —

когда твой готов внука родного пустить в расход.

Мне нечем опровергнуть его слова.

Он прав, но разве я могу промолчать?

— Придется твоим родителям учиться жить честным трудом, — Богдан улыбается, — не переломятся, а если начнут воду мутить и истерики закатывать, то придется взять ремень пожестче. И я ведь твоему отцу сказал, — в глазах Богдана вспыхивает сталь, — не звонить тебе и не жаловаться, но он тоже, как и ты, решил, что я мальчик-соплежуй.

— Технически, не он звонил, а моя мама…

Что Богдан подразумевает под честным трудом для моих родителей? Глухую деревню с курочками и туалетом на улице? Мама к такому точно не готова. Она городская женщина, которая любит отдыхать в СПА через день.

— Так ты считаешь, что мне стоит на эту шалость прикрыть глаза? — Богдан расстегивает ремень, вглядываясь в мои глаза. Клацает пряжка. — Ты все же просишь, чтобы я не был с ними очень строг?

Атмосфера с раздражения и желания выплеснуть агрессию резко меняется на напряженную и неловкую с подтекстом горизонтальных утех.

Я теряюсь от такого резкого скачка Богдана в настроении, и даже не могу сразу возмутиться его бесстыдством и мерзкими намеками.

— Ты обалдел? — растерянно шепчу я, а затем пытаюсь его оттолкнуть его от себя.

— Да ты совсем обнаглел!

Только вот у меня не выходит его оттолкнуть. Он даже не дергается, когда мои ладони касаются его мощных грудных мышц.

Я толкаю его еще раз, но меня не ждет успех.

Богдан перехватывает мои запястья, и мне кажется, что он сейчас меня поцелует, но я ошибаюсь.

Он мягко сжимает мои запястья, вглядываясь в глаза, и говорит:

— Я не совсем понимаю, о чем ты ведешь речь, Люба, но я понял, что за отца заступаться ты не будешь. Меня это устраивает

Я под его взглядом каменею. Я ошиблась в своих догадках о намеках, что я должна хорошо его попросить о том, чтобы он смилостивился к моему папе? Он ни на что не намекал?

— Пусти…

И он отпускает меня. Я отступаю. Чтобы скрыть свою неловкость, я заявляю:

— Ты Кристину предупредил о встрече? М? Науськал, что надо мне сказать?

— Ты так и не оставила эту идею, — разочарованно вздыхает Богдан и шагает к двери ванной комнаты, расстегивая ширинку.

— Нет, не оставила, — упрямо говорю я. — Я не боюсь твоей Кристины. Я была вчера очень серьезна.

Боже, что я творю? Жаль, нельзя отстегнуть на время свой язык и спрятать под замок.

— Как скажешь, дорогая, — скрывается за дверью, — ты только дай мне спокойно принять душ и чуток освежить мозги. Мне надо настроится на эту встречу, а тебе надо позавтракать и выпить пару таблеточек перед встречей.

Глава 34. Разберитесь друг с другом

— Мама и папа вчера вечером странные были, дед, — говорит Аркаша. — Да и сегодня не лучше.

Я должна уйти и не подслушивать.

Я вторгаюсь в личное пространство сына, который на веранде ведет тихий разговор с дедушкой по телефону.

У Аркаши с дедулей сложились хорошие доверительные отношения, пусть я все время боялась свекра и избегала его. Мои же дети совсем его не боятся.

Не боятся, не опасаются и часто бегут за разговорами и советами.

Надо отдать должное Алексею Романовичу: внуков он любил безоговорочно, пусть и не сюсюкался с ними. Нет, сюсюкался мой папа, а свекр в своей заботе был строг, честен и справедлив. И никогда не шел, например, на подкуп сладостями, чтобы его любили больше.

Так поступали мои родители, но в долгосрочной перспективе выиграл Алексей Романович. К нему у моих детей доверия больше.

И разве можно их за это винить?

Мои родители оказались гнидами.

— Знаю, дед, — недовольно фыркает Аркаша, но я в его голосе все равно слышу тревогу, —

слушай, можно я у вас с бабушкой перекантуюсь, пока тут все не уляжется…

Сердце падает куда-то в пятки.

Меня ведет в сторону. Я отставляю ногу, чтобы поймать равновесие, и затем следует пинок в область почек.

Я ойкаю. И прижимаю ладонь ко рту.

На веранде воцаряется тишина.

Я зря зашла в комнату к сыну.

Дверь была приоткрыта, и я хотела заглянуть к нему и разбудить, если спит, но услышала его голос, который шел с веранды.

Мое материнское любопытство задавило все разумные доводы, что я должна прикрыть дверь и пойти по своим делам.

Шаги.

— Все в порядке, дед, — говорит Аркаша, и отодвигает оконную панель. Одергивает тюль. — Нет, отвлекся.

Выходит ко мне. Между нами — пара шагов.