Предательство Тристана

День оказался чертовски холодным, настолько холодным, что у Меткалфа горело лицо. Наступившая зима была, как он уловил из разговоров москвичей, самой морозной за многие годы. На улице Горького он зашел в магазин Торгсин[65]

, где продавали недоступные обычным русским дефицитные товары за иностранную валюту. Там он купил русскую меховую шапку – не для маскировки, а для совершенно необходимого тепла. У русских была очень основательная причина, чтобы носить эти шапки, – ничего, кроме них, не могло лучше сохранить голову в тепле и защитить уши во время жестокой русской зимы. Он хорошо помнил, какой сильный холод мог быть в Москве, настолько сильный, что, стоило оставить окно в комнате приоткрытым хотя бы на маленькую щелочку, чернила в стоящей на столе чернильнице превращались в кусок льда. В его прошлый приезд сюда в Москве совсем не было холодильников, даже для самых привилегированных иностранных гостей, и ему с братом приходилось вывешивать скоропортящиеся продукты за оконную форточку в авоськах; при этом молоко и яйца, естественно, замерзали.

Его «вели», это он заметил сразу. По крайней мере двое из тех могучих агентов НКВД, которых он недавно видел в вестибюле «Метрополя», топали за ним, почти не скрываясь, что свидетельствовало или о плохой подготовке, или о сознательном желании дать Меткалфу понять, что за ним следят. Меткалф предпочел последний вариант. Его предупреждали. Будь он не так хорошо знаком с повадками советской тайной полиции, он, возможно, стал бы тревожиться, не подозревают ли его в том, что эта поездка связана не только с обсуждаемыми делами. Но Меткалф знал, как здесь работает тайная полиция, по крайней мере он уверял себя в этом. Они ходили хвостом за всеми иностранцами. Они вели себя, как сторожевые собаки, которые рычат на любого потенциального нарушителя, предупреждая о том, что не следует подходить слишком близко. Из таких вот головорезов – поскольку они действительно были именно головорезами, костоломами, не больше, – составлялись команды, ходившие по пятам за всеми иностранцами, запугивавшими их, чтобы все зарубежные посетители Москвы чувствовали горячее дыхание советского полицейского государства на своих спинах.

Как ни странно, присутствие жлобов из НКВД подействовало на Меткалфа скорее успокаивающе. Это говорило о том, что НКВД не подозревает именно его в чем-то незаконном, а, напротив, свидетельствовало, что тайная полиция воспринимает его как обычного иностранца, и ничего больше. Если бы они предполагали, что у него есть какие-то тайные интересы – догадывались о настоящей

причине его приезда, то не топали бы так демонстративно за ним по пятам. У НКВД, несомненно, имелись и гораздо более толковые агенты. Нет, эти головорезы были обычными русскими псами-гуртовщиками, приставленными к нему, чтобы он никуда не сворачивал с предписанной ему дорожки. Это была обычная рутинная слежка, что немного смягчило волнение Меткалфа.

В то же время их наличие представляло для него существенную проблему. В определенное время он не только не возражал бы против наличия «хвоста», а, напротив, желал бы, чтобы он присутствовал – например, при посещения Министерства внешней торговли. Он хотел

, чтобы НКВД видел, что он ведет свой бизнес, но этим утром он должен был оторваться от слежки, причем так, чтобы казалось, будто это произошло случайно. Если бы он оторвал «хвост» слишком умело, это неминуемо вызвало бы серьезную тревогу на Лубянке – страшном штабе НКВД. Они поняли бы, что он не только подозрительный субъект, как все иностранцы, не простой американский бизнесмен. Они смогли бы сообразить, что он агент разведки.

Этим утром ему следовало быть туристом и только. Туристом, вышедшим из гостиницы, чтобы обозреть достопримечательности русской столицы. Значит, и вести себя он должен соответственно: совершать только те поступки, которые полностью укладывались бы в этот поведенческий стереотип, что означало – никаких явно отвлекающих маневров, никаких резких изменений темпа и направления движения, но в то же самое время его действия не должны быть легко предсказуемы. Ему нельзя двигаться слишком целеустремленно, как будто он идет в какое-то определенное место на встречу с кем-то, вообще так, будто у него имелась какая-то цель. Нет-нет, он должен брести умеренным шагом, время от времени сворачивая и останавливаясь, чтобы посмотреть что-нибудь такое, что могло поразить воображение обычного туриста.

И при всем при том ему было необходимо каким-то образом оторваться от своих сопровождающих.