Предательство Тристана

Меткалф немедленно признал не лицо, но тип. Старуха принадлежала к тому извечному сословию русских бабушек, причем этим словом обозначалась не только старая женщина, связанная с кем-то должной степенью родства, но и вообще любая пожилая женщина, так что оно имело много значений. Бабушка являла собой центр многолюдного русского семейства, была строгим, но любящим матриархом в обществе, где мужчины так часто преждевременно умирали от войн или алкоголя. Она была матерью, и бабушкой, и поварихой, и домоправительницей, и Горгоной в одном лице.

Но она не была бабушкой Ланы, Меткалф точно знал, что в квартире Ланы не жили никакие бабушки и дедушки. Вероятнее всего, она была поварихой и домоправительницей; некоторым представителям советской элиты предоставлялась редкая привилегия иметь прислугу.

– Доброе утро, бабушка, – негромко проговорил Меткалф по-русски. – Мне нужно увидеть Светлану Михайловну.

– А вы кто? – с угрюмым видом спросила старая леди.

– Пожалуйста, скажите ей, что это… Стива.

Взгляд стаухи сделался еще угрюмее, она посмотрела в сторону, и ее глаза почти совсем исчезли в складках морщинистой кожи. Она резко закрыла дверь. Меткалф услышал удаляющиеся тяжелые шаги, послышался ее резкий голос – она что-то говорила на ходу – и стих в отдалении. У Ланы и ее отца раньше не было домработницы, размышлял Меткалф. Он знал, что профессия наемной поварихи или уборщицы к этому времени сделалась крайне редкой. Может быть, эту привилегию предоставили семье после того, как Лана стала прима-балериной Большого театра?

Спустя еще минуту дверь снова открылась.

– Ее нет, – сообщила старуха, но голос теперь звучал зло и отрывисто.

– Я знаю, что она дома, – настаивал Меткалф.

– Ее нет дома, – отрезала домработница.

– В таком случае, когда она вернется? – спросил Меткалф, решив подыграть ей.

– Она никогда не вернется. Для вас – никогда. И никогда больше не приходите сюда!

С этими словами старуха сильно хлопнула дверью.

Лана не просто боялась; она была в самом настоящем ужасе. Она снова оттолкнула его, точно так же, как накануне вечером, но почему? Это не была порывистая реакция любовницы, которая считает себя отвергнутой и брошенной. Нет, за всем этим крылось нечто более сложное. Что-то большее, чем повсеместная боязнь контактов с иностранцами? Такой боязнью нельзя было объяснить, почему она прогнала его теперь, когда ее домработница ясно видела, что он пришел один. Простое любопытство должно было заставить ее принять его, расспросить, как он провел минувшие годы, зачем приехал в Москву, почему так настойчиво ищет встречи с нею. Он знал Лану. Она всегда была полна жадного женского любопытства, бесконечно расспрашивала его о жизни в Америке или о путешествиях по всему миру. Она даже иногда походила на ребенка своими непрекращающимися вопросами. Нет, имея возможность узнать, что привело Меткалфа сюда и почему он пытается встретиться с нею, она ее ни за что не упустила бы. Он знал также, что она не способна долго хранить недовольство или обиду; гнев у нее мог быстро вспыхнуть, но так же быстро и проходил. Так что тому, что она продолжала прогонять его, не было разумного объяснения, и он попытался понять причину.

В памяти всплыло хмурое морщинистое лицо домработницы. Зачем она нужна, если ни Лана, ни ее отец никогда прежде не нуждались в посторонней помощи? В семье всего два человека, и Лане не составляло труда готовить пищу для овдовевшего отца.

На самом ли деле эта бабушка была домработницей? Или же ее следовало считать чем-то вроде дуэньи, приставленной надзирательницы, надсмотрщицы? Могло ли быть так, что старуху поселили в квартиру Ланы, чтобы она наблюдала за нею и ограничивала ее действия?

Но в этом заключалось очень мало смысла. Лана просто-напросто не являлась сколько-нибудь важной персоной. Она была всего лишь балериной. Видимо, существовало какое-то простое, обыденное, рациональное объяснение присутствия этой домработницы: бабушка, видимо, и впрямь прислуга, выделенная видной деятельнице искусства национального масштаба. Конечно, так, и никак иначе. А отказ Ланы видеть его? Что ж, сороковой год это не начало тридцатых. Советское общество только что пережило период больших чисток; страх и паранойя распространены повсеместно. Разве не могло быть так, что власти знали о былых отношениях Ланы и Меткалфа и ее предупредили, что больше не следует вступать с ним в контакт? Возможно, все следовало расценивать именно так.

Он надеялся, что дело было именно так. Поскольку другое объяснение предполагало обращение к иной, весьма зловещей гипотезе, о которой Меткалф не хотел даже думать.

Существовала ли возможность того, что советские власти знали, зачем он сюда приехал, знали о его секретной миссии? Если так, то совершенно логично, что Лана получила предупреждение не встречаться с ним. А следовательно…

Он не заставит себя даже задуматься над подобной возможностью. В таком случае его арестовали бы сразу же по прибытии в Москву. Нет, этого не могло быть.