Предел тщетности

Надо было закругляться, все, что намечено, сделано, больше из разговора ничего не выжмешь. Но какая-то малость теребила душу, не позволяя распрощаться.

— Сергей, последний вопрос. Ты — человек любознательный, наверняка пока домой ехал, полистал папочку, что тебе Макар дал. О чем там?

— Ты от меня слишком многого хочешь. За пятнадцать минут понять всю жизнь человека? Мне показалось, что это не дневник в прямом смысле слова, а скорее размышления вслух.

Я поднялся, чтобы откланяться и тут лицо Бессонова засветилось радостью.

— Вот, вспомнил одно предложение: «Мучительно больно смотреть, как твой друг на глазах превращается в самовлюбленное ничтожество…».

Пока Бессонов цитировал фразу, голос его, будто поскользнувшись, слетел вниз с амвона на паперть — глядя в мое хмурое лицо, он понял, о ком идет речь, и закончил совсем уж за упокой.

Уже в дверях я обернулся и спросил напоследок, почему он позавчера был с забинтованной головой и прихрамывал?

— Так со стремянки хлобыстнулся, — Серега улыбнулся и показал рукой на дверцы под потолком, — в антресоли лазил. Вот.

Он наклонился и показал свежий шрам на темечке испачканный зеленкой.

* * *

Выйдя из подъезда, я хотел поехать домой, но вспомнил про не заправленную постель и развернул оглобли в направлении Петькиного дома. Придурь, в чистом виде придурь, далась тебе эта постель, укорял я сам себя, но идиотизм, помноженный на упертость, гнал меня вперед.

Зайдя в подъезд, кивнул охраннику и проскочил мимо с хмурым лицом, но все-таки успел заметить, как на его лице промелькнуло злорадство. Квартира встретила меня весело — на кухне Петька рассказывал домработнице очередную прибаутку, та в ответ заливалась истеричным смехом, махая на балагура рукой, повторяла: «Не может быть!».

Мое появление вызвало у присутствующих взрыв хохота, из чего я заключил, что речь в Петькином рассказе шла обо мне.

— О, Никитин, — отсмеявшись, поприветствовал меня Петруччо, — а я тут Васе живописую, как ты в походе макароны варил.

История с макаронами была одной из страниц моего личного позора. Как-то в походе пришла моя очередь кашеварить, я поставил котелок с водой на огонь, не обратив внимания, что рядом кто-то нахлобучил на палки два сапога просушиться над костерком. То ли от жары, то ли от порыва ветра стельки из сапогов выпали прямо в кипящую воду, так что макароны сварились вместе со стельками, пахли отвратительно, напоминая по вкусу гудрон сдобренный мукой. Все бы ничего, но я уперся — мне лень было варить макароны по новой, да еще и перед этим отмывать котелок, поэтому, несмотря на предупреждения, стал есть мерзкое пойло и нахваливать кашевара.

Моя принципиальность зашла так далеко, что я под смешки друзей слопал в одиночку весь котелок, сваренный на пятерых. Через два часа живот пронзила такая адская боль, что я не мог ходить — меня битых четыре часа тащили на самодельных носилках до медпункта на станции из-за частых привалов не по причине усталости, а чтобы дать придурку в очередной раз отползти в кусты. Мораль проста — бараны бывают не только горные, но и городские.

* * *

Не обращая внимание на смех, я приветливо, как старой знакомой, кивнул Василике и обратился к Петьке со всей серьезностью, на которую был способен.

— Петруччо, разве я похож на самовлюбленное ничтожество?

— Ну кто из нас не влюблен в самого себя? — уклончиво ответил Петруччо и повернулся к домработнице, — Скажи Вася…

— Перестань называть ее Васей! — заорал я так громко, что вздрогнули занавески на окне.

Силы оставили меня, опираясь о край кухонного гарнитура, я прошел к окну и плюхнулся на табуретку. Последним залпом израсходовав все снаряды, я закрыл глаза и застыл, опустив голову на грудь, находясь в странном полуобморочном состоянии, будто спишь наяву. Из-за окна доносился приглушенный гул улицы, на кухне еле различался шепот, несколько раз хлопнула дверца, потом в лицо пахнуло теплотой дыхания, зазвенел колокольчик, прямо над головой два голоса, отчаянно фальшивя, запели а капелла: «В траве сидел кузнечик, совсем как огуречик».

Я открыл глаза и поднял голову — передо мной, почти вплотную, склонившись в полупоклоне, стояли два очаровательных ангела. Василика протягивала вперед поднос с рюмкой водки, а Петька в такт мелодии звенел вилкой по бутылке: «Зелененький он был!».

— Господи, ну почему я такая сволочь? — пробормотал я и выпил рюмку.

Петька тотчас же налил вторую.