Предел тщетности

— Бестиарий и есть третья сила, потому что они ни добро, и ни зло, а не пойми что — казус, иррациональный случай, исключение из всех правил одновременно, поэтому их существование не подтверждает ровным счетом ни-че-го.

— Старичок, не занудствуй. Давай не заползать в дебри.

— Ты первый начал.

— Ладно, каюсь, — охотно согласился Петька, — Слушай, познакомь меня с Варфаламеем.

— И ты туда же! Впору уже секретарем-референтом к черту устроиться и принимать в порядке очереди. Медом он что ли намазан? Не боязно?

— Чем черт не шутит, — скаламбурил Сапог, — уж больно хочется с ним за жизнь покалякать. Заодно может он мне одного кекса поможет схарчить, — увидев мое выражение лица, Петька замахал руками — Никакого криминала. Я на его бизнес давно облизываюсь, да старый пень упирается, цена его не устраивает. Глядишь, Варфаламей посодействует его уговорить. Кстати, зря ты от писательства отказался. Конечно, за восемнадцать дней роман не накатать, но небольшую повесть вполне.

Наш продуктивный диалог прервала хлопнувшая дверь, из коридора донеслись странные звуки похожие на перешептывание, послышалось шуршание, затем на свет, соблазнительно виляя бедрами, профессионально ставя шаг на высоком каблуке, вышла умопомрачительная красотка лет тридцати. Рыжее каре на голове, черное приталенное платье, зауженное к низу — она остановилась, элегантно кинув обнаженную руку на бедро и крутанулась на каблуках.

— Вася! — заорал Петька, выводя меня из оцепенения, — Ты своего работодателя по миру пустить хочешь?

— Почему? — игриво спросила Василика, это, конечно же, была она, преображенная до неузнаваемости, немудрено не узнать, если только по украшениям — бирюзовое колье в платиновом обрамлении прекрасно оттенялось черным цветом.

— Такой гарной дивчине сразу хочется удвоить, нет, даже утроить зарплату, иначе я буду чувствовать себя эксплуататором. Проходи, дай полюбоваться тобой вблизи.

Василика засмеялась, но не сдвинулась с места, обернувшись во тьму коридора, она будто подавала кому-то знак. Послышались шаги, из-за спины рыжей красавицы с районе талии выглянула голова «Плотной Лизы», Елизаветы Петровны Чертопраховой, собственной персоной. Вася, продолжая смеяться, развела руками с вывертом, как в русской плясовой, дескать, прошу любить и жаловать. Плотная Лиза тоже улыбалась, но было видно — делала она это через силу, с напрягом, потому что в глазах застыла беда. Выскочив из-за спины Василики, Чертопрахова направилась прямиком ко мне, прижимая руки к необъятной груди.

— Петр Николаевич, миленький, богом молю, выручайте, случилось непоправимое. Что угодно просите, все выполню, голой пройду по Красной площади, только помогите.

— Ваше явление голой на главной площади страны произвело бы несомненный фурор, — мне не хотелось обижать ее правдой, — только причем здесь я? Вы обратились не по адресу, вот Петр Николаевич, напротив меня сидит, по другую сторону стола.

Чертопрахова резко затормозила и уставилась на Петьку, Петруччо же наблюдал за разворачивающимся действием с нескрываемым интересом.

— Ах, ну да, я все перепутала, в голове такая каша второй день. Вы — Никитин. Но именно вы-то мне и нужны, богом молю, — еще секунда, и Чертопрахова кинулась бы мне в ноги, если бы не проворность Петьки, который выскочил из-за стола и успел подхватить вконец упавшую духом женщину. Она находилась буквально на грани нервного срыва.

Красавица Василика, коренным образом сменившая имидж, не забыла о своих прямых обязанностях, мгновенно оценив поле битвы, притащила с кухни еще одну бутылку водки, тарелку с приборами и дополнительный закусон. Памятуя о прошлой встрече, я сразу же плеснул ревевшей Чертоплавовой изрядную дозу. Плотная Лиза, всхлипывая, сделала глоток, которому бы позавидовал верблюд в жаркой пустыне, немного успокоилась и начала делиться переживаниями.

После окончания недавней пирушки, получив от черта аванс, они поехали домой, где Лизавета проспала мертвым сном аж до полудня следующего дня. Проснувшись, она не обнаружила в квартире брата, но не придала этому значения, пока не нашла на столе записку, судя по подчерку, написанную впопыхах. Письмо гласило: «Лизонька! Мне все надоело! Я разрываю наш творческий союз! Не ищи меня!».

Рванув в его комнату, Чертопрахова увидела пустой шкаф, брошенные в спешке вещи, видимо не влезли в чемодан, вернулась в спальню и сразу обратила внимание, что ее сумочка открыта — сто тысяч рублей исчезли, будто и не было. Она тут же позвонила брату, но абонент был недоступен, либо телефон выключен, либо владелец его был уже далеко от Москвы. Прошагав из угла в угол по квартире остаток дня, она провела бессонную ночь, изредка впадая в дрему, окрашенную кошмарными видениями, уснула только под утро, полностью обессилев. Проснувшись, Лизавета приехала к дому Сапожникова и заняла излюбленную позицию у подъезда, где и перехватила Василику, еле ее узнав. В подтверждение сказанного Чертопрахова полезла в сумочку и протянула мне записку — слов было не разобрать, их смыли слезы.

Я пустил документ по кругу.