Представление о двадцатом веке

И вот начинается его жизнь в Академии, проходит два года, и за эти два года Карстен получает две награды за прилежание и две награды за достижения в учебе, и понемногу становится школьной знаменитостью. Не то чтобы его имя часто упоминают, гораздо чаще говорят о том мальчике, который стоял позади него в актовом зале. Количество мелких скандалов, в которых тот был замешан за истекшие пару лет, равнялось количеству недель в году, а количество крупных превышало количество полученных Карстеном наград. В конце концов родителей мальчика попросили забрать его из Академии — эта формулировка прикрывала на самом деле тот факт, что из школы его вышвырнули. Он тоже стал легендарной личностью, и о нем рассказывали истории, но слава Карстена была другого свойства. Он с невероятным усердием выполнял свой долг и так старался, что воплотил в жизнь сомнительные представления своих учителей о прилежании и тяге к знаниям учеников Академии прошлого века. В течение этих лет Карстен ни разу не опоздал, и он не только не опаздывал, он приходил заранее, и не для того, чтобы подготовиться — это он, конечно же, делал накануне или еще раньше, в отведенное для домашних заданий время, — но чтобы еще раз повторить сегодняшний урок, и если его спросят, отвечать бодро и без запинки. Он выбрал классическое направление, потому что несмотря на демократический дух Академии и царившее в ней уважение к естественно-научным дисциплинам и необходимым в наши дни современным языкам, он все-таки решил, что латынь и древнегреческий — лучше. У Карстена обнаружились не только блестящие, удивительные способности к классическим языкам. Остальные дисциплины, включая и физкультуру, также давались ему легко. Он безропотно купался зимой, надевая после этого свою белую рубашку прямо на мокрое тело и не вытираясь, потому что учитель физкультуры Мёллер считал, что пользоваться полотенцем как-то не по-мужски, только женщины могут позволить себе такое. А по воскресеньям в доме часовщика он ел жаркое и десерт в обществе хозяина дома и его семьи, в столовой, где еще не стихли отзвуки голоса Амалии, и за обедом сдержанно рассказывал о своей учебе. Его поведение во всех смыслах безукоризненно, он образцовый ученик, его не в чем упрекнуть, да и времяпрепровождение его в свободное время не вызывает нареканий, и, конечно же, после уроков он занимается в кружках, где обсуждают права Дании на Южную Ютландию и разбирают исторический труд «О границе с Данией», согласно которому причины отделения Южной Ютландии от Родины уходят в глубь веков, еще к Кнуду Лаварду[54]

. Карстен готовится к этим занятиям столь же основательно, как и к урокам.

Жизнь его протекает в полном соответствии с установленной в Академии системой обучения, основанной на заучивании наизусть бесспорных истин, которые зубрили так, как всегда зубрили латинские глаголы — которым, слава Богу, с тех пор как латынь почила вечным сном, не грозят никакие изменения. Образец этот старались использовать везде, где только возможно, в том числе и в преподавании датского языка и литературы, где одной из несомненных истин провозглашался тот факт, что на датском языке с тысяча девятисотого года не было написано ни одной достойной книги, и уж точно ничего пригодного для включения в список обязательного чтения. На уроках ученики заучивали наизусть культурно-исторические остроты выдающегося литературоведа и выпускника Академии Вильхельма Андерсена, чтобы потом — как это случилось у Карстена на выпускном экзамене, — получив билет с вопросом об одном из стихотворений Грундтвига[55]

, они могли прокомментировать строки «…и тогда мы будучи богатыми преуспеем, если мало у кого будет слишком много, и уж совсем у немногих слишком мало» в духе Андерсена, ответив, что как раз в этом фрагменте Грундтвиг представляет свою экономическую программу, которая имела далеко идущие последствия.