Представление о двадцатом веке

Слово, которое описывает отношение Карстена и его сверстников к любви, это слово «застенчивость». Все эти истории про веселое времяпрепровождение в интернате — с буйными школьными балами, порнографическими открытками, ликером, презервативами и восемнадцатью розовощекими юнцами, которые дружно занимаются онанизмом в туалете площадью четыре квадратных метра, — очевидная мифология, во всяком случае, она не имеет никакого отношения к Сорё. Здесь не говорили о любви. Или, точнее: конечно же, о любви говорили, все буржуазное образование в каком-то смысле — сплошные бессвязные рассуждения о любви, но говорили о ней в тех словах, в которых воспевал ее Ингеманн, говорили о любви к родине и к природе Сорё, которая словно создана для поклонения. Но любовь, отфильтрованная через Ингеманна, родину и природу, становится несколько пресной, так что если мы зададим вопрос, что же эти мальчики действительно знали о любви, то ответ будет «очень, очень мало». Конечно, никто не сказал, что обязательно нужно знать

о любви, сам я склоняюсь к тому, что гораздо лучше пользоваться интуицией, если, конечно, есть такая возможность. Но вот как раз с возможностями и была загвоздка — в Сорё с ними было не очень хорошо. Отчасти это объяснялось рядом правил и ограничений, согласно которым в школу не принимали девочек, а те вечера, на которые приглашали старшеклассниц из других городских школ, заканчивались в строго определенный час, алкоголь был запрещен, время, отведенное на приготовление уроков, не положено было сдвигать и так далее, и так далее. Но это еще не всё, самые важные правила, неписаные и несформулированные, и, возможно, даже существующие только в подсознании, мальчики соблюдали сами. Согласно этим правилам тему любви затрагивать нельзя, ну разве что в анекдотах, которые ничего не проясняли, а скорее наоборот, запутывали, и в итоге бремя любовных сомнений обитатели Академии несли с улыбкой, или, во всяком случае, стараясь не подавать виду.

В кино Карстен ходил один, да и его товарищи тоже, и даже если по пути туда он шел вместе с кем-то, то назад всегда возвращался в одиночестве, чтобы ничто не мешало ему побыть наедине со своими беспокойными чувствами, которые представлялись ему исключительными, и одновременно возвышенными и постыдными. Нечто похожее он чувствовал, когда — по возможности, тоже в одиночестве — читал современные книги, которые в школе не проходили. На уроках читали лишь роман-пособие по любовному и социальному бессилию под названием «Йорген Стайн», представлявший собой, по мнению и учеников, и учителей, исключительно правдивое изображение молодежи. Но Карстен знал, что существует и другая литература. Когда он оказывался в Копенгагене, ему не раз в киосках попадался на глаза журнал «Секс и общество», но про этот журнал гости Амалии и большинство других знакомых говорили, что он порнографический и низкопробный, поэтому он никогда его не покупал. Возможно, он и не нашел бы в нем для себя ничего особенного. Карстен и его сверстники читали то, что читали, и чувствовали то, что чувствовали, не потому что не было других книг или других чувств, но потому что их сердцу гораздо ближе были Х. К. Браннер, экранизации Киплинга, новеллы Карен Бликсен и книги про индейцев Фенимора Купера, и все эти произведения описывали рыцарскую любовь предыдущего столетия.

Подобные романтические пристрастия были распространены и во всей Дании, не думайте, что так мечтал только Карстен в Богом забытом Сорё. Я вспомнил об этом лишь потому, что это полностью соответствует настроениям многих датчан той весной, когда в Академии решили отпраздновать Иванов день — отпраздновать так, как это было принято во времена Ингеманна. В эти же дни начальник копенгагенской полиции (один из друзей Амалии), вся датская полиция, Фолькетинг и Верховный суд дружно решили пренебречь конституцией, закрыть на нее глаза, и арестовать датских коммунистов, в том числе коммунистов — членов Фолькетинга[56], и если я говорю тут об этом событии, то не потому что оно тогда имело какое-то значение для Карстена, на самом деле он даже не заметил его, но позднее, гораздо позднее, оно сыграет свою роль в его жизни, и поэтому я и упомянул тут об этом.

Причин тому, что Академия, то есть ректор, приняли решение устроить праздник, было несколько. Одной из них была немецкая оккупация страны. Иванов день даст возможность, собравшись вместе, попев датские песни и прочувствовав народный дух, вспомнить о датской идентичности. Другая причина, возможно, состояла в том, чтобы с помощью этого празднования оживить старую традицию, а в те годы как учителя, так и ученики с большим воодушевлением относились к традициям, охотно погружаясь в глубь времен, далеко-далеко, в те дни, когда в форменных брюках не было карманов и когда еще был жив дух 1848 года и ценности были простыми и понятными, не то что нынешние, становившиеся все более и более расплывчатыми.