Предыстория

— Я вам не верю, юноша. У вас честные глаза, значит, вы не читали Бэра таким, какой он есть. Читали, наверное, приглаженные книжонки о нем. Так нельзя. Это был страшный, кровавый зверь, тупое и злобное животное. Вас прельщала красота его стихов? Милый мой, это не красота, а красивость. Его стихи почти точно повторяют песни, которые поет ваш народ и автором которого он зовет Яна Вереска второго, замученного этим Альбрехтом. Он прицепил к ним кровавые человеконенавистнические концовки и пустил в свет. Вы знаете что-нибудь о Ланах?

Ян помедлил немного:

— Гм-м, кажется, знаю. Это, как я помню, какой-то народ, вымерший в средние века.

— Да, мой сын. Надо к тому добавить, что этот ближайший сосед более счастливый, чем вы. Он к моменту своего покорения крестоносцами имел уже литературу и письменность. Это его не спасло. Достаньте-ка когда-нибудь хронику Мерсе. Это очень скучная в начале книга подымается в середине и конце до подлинных высот пафоса и красоты. Он был франк и поэтому объективен и к нам, угнетателям, и к вашему народу. Так-то, мой дорогой. Я не буду вам говорить о недостойном облике этого лицемера, прочтите-ка лучше сами и убедитесь. Особенно историю о ста орехах. Прочтите и сделайте вывод — что такое народ, живший без языка. Кстати, читайте и спрашивайте ее осторожно — за одно прочтение этой вещи садятся в Золан.

Шуберт вдруг надрывно закашлялся и сплюнул в платок. Потом виновато усмехнулся и сказал Яну:

— Простите меня, я погорячился. Я не должен бы так сразу. Но чем обожать грязь, так лучше уж знать. Помучаетесь немного, и оно будет лучше. И проводите меня до дверей. Мой кэб ждет, а мне уже трудно будет добраться до него.

И они медленно двинулись к выходу. Шуберт поминутно останавливался и говорил, глядя в зал. Потом, взглянув на Яна, произнес:

— Кстати, молодой человек, вы зачем сюда ходите? Уйдите вы с навозной кучи! Или приходите посмотреть на смешные и уродливые стороны жизни? Здесь такая неподражаемая коллекция дураков, уродов и несчастных, что просто смех берет. Вон видите, дипломаты. Они продают свою страну за границей и дешево получают за это, они говорят от имени своего народа (на что он их никогда не уполномочивал) то, что он сам никогда бы не сказал. Их красноречие, их лживые взгляды противны, как ничто. А вон Лепесток спит. Этот продал оптом и в розницу все мысли в своей голове, сочиняет торжественные оды феодалам и выскочкам из купцов. А вон генерал танцует, силясь показать, что он молод. Это жесточайший палач крестьян восставшей Боровинской страны — Гольге. Его фамилия соответствует его душе. Он послал нашему Нерве депешу: «Их войско хотело неба на земле, теперь половина из них в земле, а половина между небом и землей». Когда он вернулся, ему рукоплескали дамы. Этот тоже торгует: собственной совестью. Есть слухи, что он продал также свой отряд, когда была венгерская война. За это он получил большие деньги и с тех пор очень богат. А женщины, боже, что такое женщины, эти существа, переболевшие в детстве «хлоросом», с талией, изувеченной с детских лет корсетом (половина из них не сможет из-за этого рожать детей). Но зачем им дети! Они живут для наслаждения, и больше им ничего не нужно и не важно. Это выродки. У них плохо развитые груди, прозрачные пальцы рук и ноги, не привыкшие ходить, слабые и белые — какие-то рудиментарные остатки вместо мышц. Слабые, ничтожные существа. Когда же придет настоящий, здоровый, красивый, жизнеспособный народ без печати вырождения на лице? Не бывайте здесь. И наша знать дрянь, а ваша и подавно. Лицемеры, скверные людишки, лижущие пятки угнетателям. Посмотрите кругом мудрым взглядом, посмотрите на нашу безмозглую армию, на наших тупоголовых канцлеров, на наших чванных феодалов, на нищих крестьян. Это же Родина, я родился здесь, я почти не видел нашего Эйзеланда. И вот в ней такое государство: нелепое, огромное, бессмысленное, неповоротливое, страшное, как кошмарный сон.

Встревоженный Ян с тоскою смотрел на вертящиеся пары, и ему уже казалось, что кенкеты и свечи светят тускло, дамы уродливы, а мужчины жалки. Они уже подходили к дверям, когда мимо них промчались по кругу разрумянившиеся Гай и Ниса. Шуберт посмотрел на них и расхохотался.

Трогая Яна за рукав, он сказал:

— Видите, какая великолепная пара. Этот невероятный болван — гвардеец, выродившийся потомок того самого Лотаря Рингенау, с узким лбом, и с ним девушка, неглупая, кажется, но тоже изуродованная как властью своей, так и своим воспитанием. Это будут великолепные муж и жена, вот попомните. Они чудесная пара, как говорят — два сапога.

Ян был так зол, что готов был бросить этого человека и вернуться в зал, но Шуберт был очень жалок, и он только сказал ему подчеркнуто ледяным тоном:

— Вы меня извините, но насчет девушки вы, кажется, ошибаетесь. Это, если согласится ее отец, моя будущая невеста.

Шуберт ужаснулся, он опять закашлялся и виновато сказал Яну: