Предыстория

— Слушай, хлопец, этот пан наш, скачи по дороге в Збашовицу, и быстрее, а там предупреди наших, чтобы они его не трогали, а то я им ноги повыдеру из одного места. И пусть сопровождают к Яромиру, да так, чтобы волосок с головы у него не упал. А если он к Яромиру не поедет, то пусть возьмут, обманщик он, значит. Ну, валяй, да вылезай через второй лаз, — и он дружески шлепнул хлопца по заду.

Ян уже потерял терпение, когда хозяин снова появился перед ним и взял коня за повод.

Вот и снова белеет тропинка. Хозяин указал дорогу с мельчайшими подробностями и собрался уже идти, как вдруг Ян заметил над лесом на западе кровавый отблеск зарева.

— Это что? — спросил он самым невинным тоном.

— Где? Ах, это? Подождите, что ж это такое? Горит, никак, что-то. Где же это полыхает? Не иначе как у Фогта, его маенток в той стороне. Напились, видать, безобразили, и вот он, пожар. Да, с огнем не шути, — и он направился в корчму.

«Ах ты лиса», — подумал Ян и тронул коня. Выехал из леса на взлобок, он увидел вдали огромный костер, полыхавший необычайно ярко. Где-то пылало имение, и Ян понял, что лесовики осуществили свой план. «Храбрые ребята, — подумал он с невольным уважением, глядя на зарево, охватившее полнеба, покрытого густым одеялом серых туч, — смелые сердца».

Ветер дул ему навстречу, и отблеск пожара ложился на внезапно посуровевшее от многих испытаний лицо.

Пожар разгорался все сильнее. Над миром, над прорвами болот, освещая их вековую тьму, горело багровое зарево.

Четырнадцатая глава

Малиновые шторы и мерный бой часов в соседней зале. Полотенце на голове мокрое и горячее. Ах, смерть, смертушка, черт бы тебя подрал. Страшно умирать.

В комнате Гая Рингенау полутемно, его длинное тело распростерто на огромном диване, у кровати Штиппер, зеленый от волнения и злости. Этот Рингенау не отпускает его от себя ни на шаг, он, видно, умирает, хрипит, кровь почему-то все течет, остановить ее нет никакой возможности. Дохлое дело. Ищут лекаря взамен него, как будто он ничем не жертвует ради этого дылды, который и молокососа не смог укокошить сегодня утром. Он даже не курил два часа. Но когда хочет выйти, этот оболтус цепляется за его руку как за жизнь и смотрит умоляющими глазами.

Ах, каналья. И до чего же он живуч, другой на его месте давно бы испустил дух, а этот проживет еще, пожалуй, до завтрашнего утра, и значит, опять бессонная ночь, значит, опять волнения. Он уселся глубже в кресло у изголовья больного и с наслаждением подумал о том, что Рингенау так слаб, что сидеть при нем недолго придется. За окнами полыхал алый закат, точно кровью мазнули по краю неба.

Жалко все же этого парня, что это он так страшно хрипит. Штиппер оглянулся, раненый смотрел на него широко открытыми глазами. Лицо его было перекошено. Наконец он преодолел что-то, колом стоящее в горле, и начал говорить с бульканьем, как будто из бутылки с узким горлышком лилась по капле вода:

— Штиппер… послушай-ка… мне надо сказать. Я был свиньей, что придрался к этому храброму парню. Я… вообще… не имел права… на женщину. Меня лечил Морган… и обещал залечить… но это не так просто, наверное (он начал булькать сильнее). Кто бы мог думать, что та блондинка, помнишь, из Айзеланда. Ох, если бы жить, я бы все исправил… хлопотал бы за этого парня. Я не пил с вами из одного стакана, не жал руки, а вы меня за это гордецом считали… и… И я полез к ней… Это может плохо кончиться, но ты… как врач… держи тайну… А тот парнишка… он совсем чистый… он-то уж никогда… не ходил… а этот содом… (он, видно, начинал забываться). У него… губы нецелованные и он, наверное, никогда не нюхал… что такое женщина. Черт, а я-то смотрел на нее, как на сточную яму. Ох, если б жить…

— Ну, расстонался, — оборвал его Штиппер, — мы еще поживем, черт побери. А то, что ты шел к этой Замойской, так к кому же тебе идти, не к своей же соотечественнице.

— Молчи, — истерически выкрикнул умирающий, — я свинья, я подлец, я… развратничал, пил, порол… О-о-о-о, о-о-о-о…

— Вот еще…

— Попа, — вдруг выкрикнул Гай, — к-к-каять-ся!

— Да ты же и в церковь не…

— Попа, скорее. М-мучитель ты.

— Сейчас, сейчас, за ним уже послали.

Гай откинулся на подушки и затих. Штиппер со смешанным чувством ужаса и любопытства наблюдал, как пот выступил у него на лице и заострился нос. «Еще полчаса, — отметил он, — и будет гиппократова маска, а там и конец. Здорово саданул его этот юнец».

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, бегали по лицу умирающего. Он смотрел на них, закатывая глаза. Чтобы удобнее смотреть, достаточно поправить подушку, но доктору было лень, да и… незачем. Ему было страшно наблюдать превращение полного жизни человека в труп. Он затих.

Солнечный луч снова пробежал по лицу умирающего. В тишине комнаты ощущалось веяние крыл близкой смерти. Глаза Гая были закрыты, и две слезы бежали по щекам.