Преферанс на Москалевке

У Воскресенского был взрыв. Это точно. Его Коля помнил как в тумане, но все же достаточно хорошо. В отличие от всего, что происходило дальше. Кажется, Николай потерял сознание, накрыв собой находящегося в опасности старика. Пришел в себя, наверное, не скоро. Первым ощущением было облегчение – ребята стащили с Коли какую-то тяжеленную штуку (крыша, что ли, обвалилась в доме от взрыва?), и дышать сразу стало легче. Подняться сам Николай не смог. Парни (ага, значит, к тому времени кто-то уже сообщил в угрозыск о случившемся и выручать Колю прибыли именно знакомые ребята с Короленко!) буквально дотянули Николая до «воронка». На миг сознание прояснилось, и Коля буркнул что-то вроде снисходительного начальского замечания: «Как за стариком заехать, так машины нет, а как здорового мужика, меня то есть, – из-под обломков дома вызволять, так сразу и транспорт нашелся, и вон сколько сотрудников!» Волокущие Колю в «воронок» коллеги покосились, как на сумасшедшего. Усадили сзади, сами сели по бокам. Мотор завелся, и вокруг все снова расплылось – похоже, от тряски голове делалось хуже.

К зданию НКВД на Чернышевской – тому самому, откуда выходили несколько часов назад ведомые Николаем на задание два бравых служаки, – прибыли довольно быстро, но Коля был уже как будто в полусне. Опираясь на преданно подставившего плечо товарища, он, не вполне осознавая, что происходит, послушно шел, куда ведут. Вели в комендатуру. Когда дошло до процедуры обрезания пуговиц, вытягивания шнурков и снятия оттисков с пальцев, Коля понял, что совершается какая-то несправедливость. Хотел объясниться, но не смог вымолвить ни слова, лишился последних сил и снова повалился на товарища. На товарища ли? Глянув в лицо сопровождающего, Коля шарахнулся, осознав, что теперь его ведут вовсе не знакомые ребята из родного отдела, а посторонние опера.

«Когда одни успели смениться другими? Что происходит? Почему меня ведут в подвал? Я арестован? Я брежу?» – Раскалывающаяся от боли Колина голова переполнялась мыслями, которые никак не хотели складываться в хоть сколько-то ясную картину.

Та первая камера была темной, сырой и почему-то вытянутой вглубь. Вдоль стен сидели люди. Мрачные, отчаявшиеся, настороженные… В дореволюционные времена эта камера была рассчитана на трех арестантов, а сейчас здесь было пятнадцать. Считалась она одной из лучших, предназначалась для избранных: не тех, кто из текучки, а тех, с кем можно с толком провести работу и получить новый орден. Все это Коля узнал позже. Пока же, едва его втолкнули в камеру, Горленко вжался спиной в стену и постарался унять боль. Приступ тошноты заставил согнуться и одной рукой закрыть рот, второй Коля придерживал норовившие упасть из-за отсутствия ремня и пуговиц штаны. Через миг, кажется, стало легче. Отдышавшись, он опустился на пол.

– Это следователь тебя так? – участливо склонился какой-то старик с воспаленным костлявым лицом и безумными глазами. Коля понял, что дело плохо. Ощупал свои скулы. Ну да, гематома слева и рана с запекшейся кровью в районе виска. Видок, должно быть, ужасный, но в целом зря старик пугает, страшного нет. Еще бы голова так не трещала, и не было бы этой тошноты…

– Следователь, да? – не унимался сочувствующий.

– Нет, конечно! – нашел в себе силы на ответ Николай. – Это я сам. Упал. Вернее, на меня упало…

– Сам он, как же! – хмыкнул собеседник обиженно. – Мне лоб, вот, тоже, просто комары искусали, – он шмыгнул носом и отрешенно уставился в глубь камеры. Со лбом у старика и впрямь было что-то не так, словно стая злобных мелких птиц изодрала клювами кожу.

– Не обращай внимания, – хорошо поставленным басом хохотнул кто-то рядом. – Старик у нас ранимый. Никак не может привыкнуть, что следователь на допросах тычет его острым карандашом в лоб. Кого-то сапогами по печени обрабатывают, кому-то пальцы ломают, а тут – просто в лоб. Но нет, он считает это превышением полномочий.

Хохотун Коле не понравился. Большой, чернявый, относительно свежий, явно издевающийся.

– А ты? – Коля постарался глянуть как можно суровее, имея в виду, мол, «неужели ты сам не считаешь такое самоуправство превышением полномочий?», но хохотун воспринял вопрос наперекосяк:

– А что я? Я все подписал, со всеми обвинениями согласился. Что здоровье зря тратить… – ответил он, и тут же спохватился, то ли искренне, то ли рисуясь перед окружающими: – Мне повезло. В списке сообщников были лишь те, кто уже арестован. Топить никого не пришлось. Иначе, конечно, пободался бы…

– Пободался бы он, как же! – фыркнул старик, погладив воспаленный лоб. – Тут, знаешь, или подписывай, или рога обломают и бодаться нечем будет. – И вдруг, сжав кулаки, с отчаянным видом упрямо затараторил: – Но я не подпишу! Не враг я ни себе, ни людям… Найдется и на наших мучителей управа! Товарищ Берия и до них доберется! Половину этих гадов, обвинения по ночам клепающих, уже почистили, доберутся и в наши харьковские задворки… Я не подпишу!