Прекрасный мир, где же ты

Расскажи мне все, сказала она.

18

Друг сердечный! Прости за задержку – пишу из Парижа, только что прилетела из Лондона, пришлось ехать сюда за премией. Они когда-нибудь устанут вручать мне премии? Жаль, что я так быстро устала их получать, а то моя жизнь была бы бесконечным праздником. Как бы там ни было, я по тебе скучаю. Сегодня утром я сидела в музее Орсе и смотрела на симпатичный небольшой портрет Марселя Пруста, и жалела, что его написал не Джон Сингер Сарджент. На картине Пруст довольно уродлив, но, несмотря на этот прискорбный факт (на самом деле несмотря!), что-то в его глазах напомнило мне тебя. Возможно, просто сияние ума. «Может статься, в самом деле существует только одно мышление, с которым все люди сосуществуют, мышление, на которое каждый из глубины своего особенного существа устремляет взгляд, как в театре, где у каждого свое место, но зато одна сцена»17

. Читая эти слова, я чувствую себя ужасно счастливой – от мысли, что мы причастны одному мышлению.

Сегодня на верхнем этаже музея я обратила внимание на несколько портретов Берты Моризо, все кисти Эдуарда Мане. На каждой картине Моризо выглядит по-разному, так что даже трудно представить, какой она была на самом деле – как все эти разные варианты портретов объединялись в ней в одно цельное и узнаваемое лицо. Потом я поискала фотографию и была удивлена жесткостью ее черт, которые на работах Мане часто выглядят туманными и нежными. На одной из картин она красивая, темноволосая, статная, в белом платье; сидит на балконе, рядом еще две фигуры, рука расслабленно лежит на перилах, Моризо держит закрытый веер; смотрит в сторону, слегка насупившись, лицо сложное и выразительное, в глубокой задумчивости. На другой картине она притягательная, черты лица мягкие, смотрит прямо на зрителя, на ней высокая черная шляпа и черная шаль, взгляд одновременно неуверенный и открытый. Она была моделью, которую Мане рисовал чаще всего, чаще даже, чем собственную жену. Но когда я смотрю на картины, я не всегда могу сразу распознать красоту. Ее красоту приходится выискивать, тут нужна интерпретационная работа, интеллектуально-абстрактная, и может быть, как раз это так завораживало Мане – а может, и нет. Шесть лет подряд Моризо приходила в его студию в сопровождении матери, а он рисовал ее, всегда одетую. Несколько ее собственных картин тоже висят в музее. Две девушки на скамейке в Булонском лесу, одна в белом платье и широкополой соломенной шляпке, склонилась к коленям, возможно, она читает, другая в темном платье, светлые волосы перехвачены черной лентой, зрителю открываются белая шея и ухо. За девушками пышная расплывчатая зелень парка. Но Моризо никогда не рисовала Мане. Через шесть лет после знакомства она, вероятно с его подачи, вышла замуж за его брата. После этого он нарисовал ее лишь однажды, обручальное кольцо приглушенно поблескивает на ее нежной руке, и на этом все. Как думаешь, это история любви? Напоминает вас с Саймоном. И чтобы выдать себя еще сильнее, по всем правилам добавлю: слава богу, у него нет братьев!

Проблема с музеями типа Орсе, скажу промежду прочим и совсем не к делу, в том, что там невообразимо, слишком много искусства, и не важно, насколько тщательно ты спланировала поход или преисполнилась благими намерениями, в итоге все равно в раздражении несешься мимо бесценных шедевров признанных гениев в поисках уборной. И чувствуешь себя потом какой-то дешевкой, словно сама себя подвела – по крайней мере, со мной так. Готова поспорить, что ты, Айлин, никогда не искала в музее туалет. Держу пари, как только ты входишь под священные своды величайших европейских галерей, ты оставляешь все телесное и приземленное за порогом – если подобные вещи вообще тебе когда-либо досаждают. Невозможно думать о тебе как о материальном существе, лишь как о луче чистого разума. Как бы мне хотелось, чтобы твое сияние почаще освещало сейчас мою жизнь.

Вчера днем я дала три интервью и еще час позировала фотографу, и между двумя интервью позвонил папа сказать, что он упал и теперь в клинике ждет рентген. Он говорил пискляво, сбивчиво. Звонок застал меня на Монпарнасе, в офисе издательства, в коридоре. Напротив была дверь в женский туалет, а рядом с ней большой постер с рекламой французского бестселлера в мягкой обложке. Я спросила, на какое время назначен рентген, но он не знал – я даже не понимаю, как ему удалось позвонить. Когда мы закончили говорить, я пошла по коридору в кабинет, где симпатичная журналистка лет сорока час брала у меня интервью, расспрашивала про мой литературный стиль и кто оказал на меня влияние. Потом была фотосессия на улице. Порой прохожие останавливались посмотреть, видимо, из любопытства – кто я такая и с чего вдруг меня снимают, а фотограф инструктировал: «Расслабьте лицо» и «Постарайтесь выглядеть как обычно». В восемь вечера машина отвезла меня на Монмартр, на мероприятие, я читала отрывки и отвечала на вопросы аудитории, потягивая из пластиковой бутылочки теплую воду.