Прелюдия 11

Паломино присел, уперся подбородком в ладони. Вот оно, решительное мгновение. Как его лихорадило, как он горел желанием сорвать маску с этого типа, как хотелось высказать все свое презрение! И куда же подевалась вся ярость? Исчезла, испарилась, после одного этого вечера она показалась ему бессмысленной. И для того чтобы Эстебан подтвердил его подозрения, закинул удочку:

— Не притворяйся дураком. Ну да, «червяки» у меня. Ваш Рамон загнал их к Пико-Оркидеа.

Улыбка Эстебана потерялась в резких морщинах у подбородка, он приоткрыл рот. Быстро оглянулся и сел на лежак напротив. На лицо Эстебана падал зеленый свет от рекламных огней на крыше гостиницы. Они как бы сообщали карибскому флоту трижды в минуту, что здесь находится «Сан-Ремо». Наконец он спросил:

— Кто прикрывает «Тумбу катро»?

Паломино вздрогнул. Ага, значит, им уже и это известно! Я вспомнил, как начальник штаба в приемной перед конференц-залом сделал у моста пометку и предупредил:

— Здесь нужно усилить охрану, Карлос...

Паломино поразило, что отдел Г-2 занимается даже тактическими планами. Очевидно, в последнее время их обязали контролировать и командный состав. Хорошая секретная служба вникает, похоже, во все вопросы: и в дела противника, и в дела своих людей. Надо с этим смириться. Его совесть чиста, пусть проверяют, пусть следят... И все же как неприятно! Он встал и выдавил из себя:

— Да, черт побери, все так и есть, я снял оттуда роту Б, но только до завтрашнего полдня, понял?

— Понял. — Эстебан смотрел на него снизу, голова его была сейчас в тени.

Паломино, сам того не ожидая, схватил его, поднял на воздух и затряс.

— Мерзавец! — прохрипел он. — Еще один вопрос, одно единственное слово, и я убью тебя!

Он ударил его о скат крыши, Эстебан сполз вниз по решетке, за которую успел ухватиться.

— Тогда вы пропали, — прокашлял он, и на него снова упал зеленый отсвет.

Несколько секунд Паломино наслаждался страхом Эстебана. Как он дрожит в его руках! Зеленое искаженное лицо, отвратительное, как у утопленника. Он отпустил его и вытер ладони о рукава рубашки. Ну какой прок в том, если он прижмет Эстебана к ногтю? Это же медузы — ни хребта, ни характера, одна мстительность... К чему выходить из себя, яриться? Незачем показывать свои чувства; от него требуют повиновения, дисциплины, самокритики — что ж, он будет держать себя в положенных рамках... Когда он оглянулся на море, шипение оттуда усилилось, воздух начал как бы подрагивать. Он подавил горевшее в нем возмущение. Эстебан сообщит о разговоре с ним в отдел Г-2, и его навсегда оставят в покое.

— Я поеду один, — остановил он Эстебана у лифта жестом руки. — Подождешь следующего.

— Как угодно, команданте. Спокойной ночи... — Страх еще не отпустил его...

Паломино остановил лифт на одиннадцатом этаже, открыл комнату, сел на постель. Включил легкую музыку, но рассеяться не мог. Почему именно эта комната, одиннадцать-тринадцать? О, он догадывался о причине. Значит, его все-таки проверяют! Войдя в ванную, пустил на запястья ледяную воду. Потом принялся искать подслушивающее устройство. Легкая полированная мебель облегчала поиски. Он начал с туалетного столика у постели — и сразу нашел, что искал. Микрофон был спрятан под абажуром ночника, он не стал к нему прикасаться. Крохотный, гораздо меньше тех, что есть у них в Эсперансе. Последняя американская модель. Да, техника на месте не стоит. Но вмонтировали они микрофон по-дилетантски. Провод уходил под кровать и исчезал в отверстии кондиционера. Карлос недобро усмехнулся. Вырвать, показать им завтра в штабе, как они халтурят? A-а, это может только усилить подозрения — с чего вдруг ему, мол, вздумалось искать звукозаписывающее устройство?

Он силился вспомнить, о чем они говорили в прошлый раз в этой комнате. «Что выпьем? Дайкири?..» — «И подарка для тебя нет, Инес...» Сущая ерунда! Если они рассчитывали, что он начнет развлекать девушку содержанием секретных директив или планами развертывания, он их разочаровал. Но теперь как-никак ясно, что они о нем думают и почему встретили в министерстве с таким холодком. «Ни один революционер не сможет устранить беспорядков, если он не сделает этого чистыми руками».

Боже ты мой, что они, монахи? Нельзя, что ли, завести связь с женщиной? Конечно, он нарушил новые нормы морали, не удержался. Но ведь нормы устанавливаются не на века, они изменяются, а он продолжает оставаться самим собой. Во время гражданской войны он полностью подчинялся суровым порядкам. Кто тайком, без разрешения сбегал к девушке, тот нарушал дисциплину, ставил под угрозу безопасность остальных, и его исключали из движения. Если у кого в сьерре рождались дети от местных девушек, он обязан был жениться, чтобы не уронить чести революционера. А за насилие полагался расстрел...