Преломление. Обречённые выжить

Насчёт мотылёвого подшипника надо сказать отдельно. Дело в том, что на паровых машинах шатуны, прикреплённые к поршням, находятся снаружи, а не внутри, как в современных двигателях, и ходят они так размашисто, что того и гляди заденут своими «локотками», когда рядом стоишь. В нижнем суставе этого «локтя» и находится мотылёвый подшипник, который постоянно нужно смазывать машинным маслом из маслёнки. Мастерство для этого требовалось высшей категории, поскольку воронка для залива находилась на самом шатуне, пляшущем свой смертельный танец. И маслёнщик невольно втягивался в ритм этого языческого танца и начинал, приседая и извиваясь, вторить движениям шатуна, впрыскивая из большой маслёнки с загнутым вниз носиком нужную порцию масла. Одно неверное движение — маслёнку поддаст шатуном, и вся порция смазки будет на твоей голове.

Так что машинисты и механики танцоры в этом смысле были непревзойдённые. Виртуозы своего дела. Со стороны посмотришь на них, дивишься. Буги-вуги — жалкая пародия на то, что выделывали они. Вся вахта проходила у них в ритме этого ритуального танца под аккомпанемент чухающего чудовища. А механику ещё приходилось несколько раз за вахту определять температуру мотыля. Делал он это ладонью. Поди поймай эту мотовилу. Ладонь, как правило, выдерживает температуру в семьдесят градусов. А всё, что выше семидесяти, кусается. Из этих установок и определялись градусы. Подшипник тот и рукой-то ловить опасно — могло ненароком защемить или ударить по башке шатуном. А здесь при крещении надо было ещё и поцеловать.

Вся машинная челядь обступила меня. Второй механик кружкой на мотылёвый подшипник показывает. Подумалось: «Если долго буду приноравливаться, точно по зубам меня этот мотыль звезданёт». Вытянул губы трубочкой как можно дальше и стал приближаться к «убийце». А здесь, как назло, ещё качнуло на левый борт, ну, я и приложился внезапно к железному локотку, да так, что в глазах потемнело. Очнулся, а мне тут же кружку подносят. Заглотил солёной водицы — глаза на лоб полезли, во рту печёт и режет, как по живому. Оказывается, два верхних зуба выбило, и от соли десна саднить стала, выть хотелось. Получалось, неизвестно, кто кого поцеловал: я подшипник или он меня. Но выдержал!

Лоб мне напоследок тавотом помазали и благословили:

— Ну, теперь ты крещёный — по всем правилам. Принимаем тебя в наше братство пара, угля и тавота, и будь здоров.

И точно, после «крещения» у меня второе дыхание появилось и сила непонятно откуда взялась. На вахтах уже не уставал, как раньше, «понедельником» шлаковые наросты за раз сбивал и расколачивал на куски. А к жаре уже через неделю привык, не хотелось из котельного отделения выходить. Пригрелся, что называется. А что меня «крестили» вторично — это, видно, не зря, так как во второй рейс такое случилось, что только чудо меня и спасло.

Шли мы тогда с грузом копры из Бангкока на Иокогаму. А далее на капитальный ремонт винторулевой группы наш путь лежал в порт Находка.

В тот рейс я заменял ушедшего в отпуск «маслопупа» и числился уже машинистом машинного отделения. В машине, конечно, полегче и почище, чем в котельных. Ходишь себе на вахте промеж энергично двигающихся шатунов, любуешься слаженной работой отполированного до блеска железа, радуешься находящимся в непрестанном движении диковинным, будто живым механизмам.

Перед самым заходом в японский порт Иокогама волнишка разыгралась в море не на шутку. Пароход наш зашлёпал по воде, как ложка по супу. Винт на волне стал оголяться чаще, и тогда наша паровая компаунд-машина начинала захлёбываться на предельных оборотах. Шатуны уже ходили не в ритме танго, а отбивали смертельную чечётку. Страшно становилось до жути. Я аж приседал от этих захлёбов. Казалось, машина вот-вот вразнос пойдёт, не остановишь. Наш Дед как раз накануне рассказывал про такие случаи. Современные фильмы ужасов по сравнению с этим пустяковина. И я на всякий случай отошёл подальше, в аккурат к столу-конторке с вахтенным журналом, куда механик каждый час заносил параметры работы нашего «паровоза». Конторка представляла из себя массивный стальной козырёк.

«Вот, — думаю, — ежели чего, я под этот козырёк и спрячусь». И как в воду глядел. Ангел-хранитель тогда надо мной летал. Он-то, видно, и шепнул мне на ухо про это место. Окажись я чуть ближе или дальше, размазало бы меня горячим железом по переборкам. А случилось всё, как Дед вчера и рассказывал. Один к одному. Вдруг заходила машина ходуном и, не останавливаясь, пошла вразнос с таким диким шумом и воем, что до сих пор, когда вспоминаю, мороз по коже. Пар из всех дыр засвистал, обороты запредельные, шатуны уже не чечётку отбивали, а пулями рикошетными носились в пространстве…

Сначала стали выскакивать золотники. Выстреливались, как из пушки. Крошили всё, что попадалось на пути. Разбивало плафоны, корёжило переборки, срывало арматуру. Я тут же забился под козырёк конторки и только твердил про себя: «Пронеси, Господи!»