Преодоление

Иван шел под мерцающим светом безлунного ночного неба, а в душе все еще жило отражение звездной необозримости, ощущение полета и легкого головокружения. Явственно виделся живой Петр; на отдыхе - веселый рубаха-парень; в работе - умный и злой, перед вылетом худеющий от сосредоточенности. Расчетливый и надежный в боях с "мессерами".

"Не стало еще одного друга... Ушел он, успев отправить в мир иной пять летчиков врага, убрал с нашей земли не один десяток зениток, автомашин и фашистской солдатни. Это ли не взнос в будущую победу! Не оставил только продолжения жизни, не успел обзавестись семьей, детишками. Неужели из-за этого несвершения не останется его следа на земле?"

Сохатый долго шел, опустив голову, наблюдая, как носки унтов поочередно, шаг за шагом попадают в поле зрения, проталкивая его через ночь к линии фронта. Шел сосредоточенно, вроде не думая ни о чем, но оказалось, это не так. Из лабиринтов мозга, из хаоса обрывочных мыслей и слов стало выплывать что-то объемное и цельное.

"Я сейчас иду по останкам тех миллиардов людей, травинок, деревьев, которые были до меня, до Петьки...

Конечно, его нет живого. И все, что он испытал при жизни, его боль при ранении и какие-то неведомые мне ощущения перед самым уходом из жизни умерли с ним. Нет его, нет его души, нет детей, но осталось что-то большее и неповторимое во мне и других ребятах оттого, что он был с нами рядом, ругался и смеялся, жил..."

Как будто с большой высоты, Ивану открылись земные дали: Куйбышев, Горький, Сталинград, Москва, Калинин, Великие Луки, Орел, Курск, Белгород, Харьков, Киев, Сарны, Львов, реки и дороги, леса и поля, над которыми они летали в военные годы. Замелькали лица погибших товарищей и друзей. Иные города и реки воспроизводились памятью в туманной давности, и в ней же размывались лица ребят, погибших первыми. Правый фланг шеренги мертвых по законам перспективы терялся в июне сорок первого, а самым левым, самым крупным, окровавленным и еще горячим, стоял Петр Ремизов, вперив свой взгляд во что-то, только ему одному видимое.

Иван всхлипнул на прерывистом вздохе.

"Не все же вы мертвые, товарищи и друзья, есть и живые... А ну становись в другую шеренгу, ко мне лицом". Он мысленно оглядел фронт своих пилотов и стрелков, потом - других эскадрилий полка. Из соседних полков увиделись только командиры, так как больше он там никого не знал. "Большинство зеленоваты, - подумал он, - но в общем-то воевать с такими можно до победы. Гвардию зарабатывали дивизии те, которые оказались в основном уже в шеренге мертвых, но в новом, живом, строю стоят ребята вполне соответствующие". Разглядывая строй, худые и безусые лица, Иван по-новому ощутил высокое солдатское предназначение этих людей. И вдруг понял, что для всех них - умерших и этих - здравствующих - не было и нет ничего невозможного во имя победы...

Впереди беззвучно вспыхнула осветительная ракета. От неожиданности Иван вздрогнул, инстинктивно, не успев ни о чем подумать, упал на снег. Привыкшим к темноте глазам свет показался очень близким, ярким и обнаруживающим. "Шляпа - думал обо всем, только не о переходе фронта, поэтому и труханул... Но выстрела ракетницы ты не слышал, - успокоил он себя, - значит, это не близко, вероятно, тройка километров. Тут может располагаться артиллерия или батальоны второго эшелона, поэтому возможны часовые и патрули. Пора ушки топориком..."

Сохатый решил полежать, послушать ночь и подождать очередной парашютный фонарик, чтобы лучше оглядеться... Дождался. В отдалении проглянулось нагромождение чего-то темного, возможно деревня. Нет, топать надо только по целине, по открытому месту. Линии фронта сплошной, наверное, нету, а окопную черноту на голом месте увижу наверняка раньше, нежели меня разглядят. Часовые-то смотрят больше не в тыл, а в другую сторону".

Сидел, отдыхая, грыз сухарь, приноравливаясь к далекому пока освещению... Покончив с сухарем, заел его снегом и пошел не пригибаясь, надеясь, что белое на белом издали не видно, а тени от него фронтовые лампы пока не давали. Обошел деревню. Обогнул, не приближаясь к опушке, лес. Вовремя увидел орудия на огневых позициях. Долго лежал перед какими-то окопами, промерз, пока решился через них перебраться. Двинулся вперед, когда убедился, что они пусты.

Чем ближе становился передний край, тем больше опасностей подстерегало Сохатого, заставляя его напрягаться. Он весь ушел в слух, в зрение и обоняние. Запахи чужой жизни настораживали. Перебегая и переползая в темноте, отлеживаясь и высматривая путь очередного броска под голубоватым мерцанием света ракет, Сохатый все время убеждал себя не торопиться, чтобы не проглядеть какой-нибудь окоп, дзот, охранение или проволоку. Пока ему удавалось быть невидимым и неслышимым. На крайний, совсем уже последний случай в руках нож и пистолет. Если отдавать жизнь, то подороже.