Преступление начинается с вешалки

С Олей было не так. И по характеру будучи не очень общительной, после случая с альбомом она окончательно замкнулась в себе. Если бы я так же, как в случае с Вовой, без особых на то причин начала делиться сведениями о дополнительном расследовании по поводу смерти Оксаны, это наверняка вызвало бы у нее по меньшей мере недоумение.

Кроме того, здесь имелась одна психологическая тонкость, которую, как профессионал в своем деле, я не могла не учитывать.

Оба, и Оля и Володя, имели причины быть недовольными Оксаной, но первому она насолила явно, и он наверняка не один раз имел случай высказать ей в глаза свое мнение по этому поводу. А Олю коварная девушка подставила исподтишка, не оставив ей ни малейшей возможности доказать свою невиновность. Поэтому, независимо от темы, любой разговор с Олей об Оксане был бы некорректным.

Нет, здесь нужно будет действовать по-другому. Но как? Об этом следовало серьезно подумать. Я не могла допустить провала с единственной оставшейся у меня подозреваемой, поэтому необходимо было учесть каждую мелочь.

Итак, обращаться со своим рассказом непосредственно к самой Ольге, по всей вероятности, будет неправильным. Следовательно, необходимо найти какое-то промежуточное звено, которое не вызвало бы ненужных подозрений и в то же время позволило бы мне довести до сведения Ольги все, что я хочу.

Перебрав в голове несколько вариантов, я остановилась на Наталье. Да, пожалуй, она подойдет. Как-нибудь за обедом нужно будет незаметно навести разговор на Оксану и под сурдинку рассказать (рассказать именно Наталье) придуманную мной интересную историю о расследовании. Впрочем, не такую уж и придуманную.

Хотя при таком варианте развития событий информация, предназначенная для Оли, станет известна еще нескольким лицам, но возможно, что это даже и к лучшему. Несмотря на то, что очень многое указывало на нее, где-то в глубине моей детективной души все-таки оставались сомнения. И кто знает, может быть, так старательно пытаясь заманить в свои сети Олю, я обнаружу, что за ботинками пришла, например, Наталья?

Но сделав такое предположение, я снова почувствовала дурноту. Все-таки подозревать тех, с кем ежедневно общаешься, работаешь вместе, пусть и недолго, – отвратительно.

Однако дело нужно было доводить до конца, и я твердо решила для осуществления намеченных планов использовать первый же подходящий обеденный перерыв.

Глава 10

Между тем близился день премьеры. «Лебеди» были совсем готовы, принц щеголял в новых костюмах, и всем работникам театра, от директора до вахтера Петровича, раздали программки с автографами режиссера и художника-постановщика. Поговаривали даже, что на премьеру приедет местное телевидение.

Как человек, непосредственно участвовавший в постановке, я тоже пришла на премьеру, благо спектакль был детский, а следовательно, давался днем. Как раз в мое рабочее время.

Телевидение действительно приехало, но лучше бы оно не приезжало, поскольку, установив свои камеры перед входом в зрительный зал и желая, по всей видимости, заснять огромную толпу, валящую на спектакль, телевизионщики достигли прямо противоположного эффекта, и перед входом, где стояла камера, моментально не осталось ни одной живой души.

Напрасно худенькая девушка с микрофоном кидалась из стороны в сторону, пытаясь отловить кого-нибудь из предполагаемых зрителей и взять интервью. Еще издалека завидев камеру и опасливо на нее косясь, зрители дружно разворачивались и начинали искать другие способы проникновения в зрительный зал.

Но, как ни странно, именно телевидение своим появлением помогло мне раскрыть это дело.

Воспользовавшись, вслед за пугливыми зрителями, одним из второстепенных входов, я тоже очутилась в зрительном зале и обнаружила, что камеры установлены и там. По всей видимости, телевизионщики собирались снимать спектакль или как минимум его часть.

Устроившись на одном из приставных стульев, которые по случаю премьеры были добавлены к каждому ряду, я наблюдала за происходящим.

Это была первая, и кто знает, возможно, единственная в моей жизни театральная премьера, к которой я имела столь непосредственное отношение, поэтому, сидя на приставном стуле, я испытывала чувства, ранее мне не знакомые.

«Как-то примут зрители? – волновалась я. – Понравится ли им?»

И хотя я не была режиссером этого спектакля, но волнение художника, впервые выносящего на суд толпы свое творение, вдруг стало мне близким и понятным.

Одна из камер находилась прямо напротив сцены, и с ней возился какой-то человек, очевидно, пытаясь установить ее в наиболее выгодную позицию. Манипулируя проводами, стойками, штативами и прочими непонятными железками, он сдвинул с места небольшую лестницу, ведущую из зрительного зала на сцену.