Претерпевшие до конца. Том 1

– А Бог меня разберёт, Николай Кириллович. Не без греха, что уж. Но и не помню такого, чтобы чужой кусок мне ум мутил, как псу оголодалому. Эх, чудные люди у нас. С одной стороны для погорельца какого исподнее снимут, последним поделятся, а с другой – если вдруг погорельцу этому свезёт подняться, так ему же сердобольцы в душе красного петуха сулить станут. И пустят неравён час! А потом опять пожалеют! – Матвеич рассмеялся. – Вот как объяснить это, а? Ведь любого юрода приветят, калек любят, бродяг всяких и нишших, а, вот, деловых людей не любят. Тех, что их богаче, во всяком случае. Меня, вон, намедни, один чушка кулаком обругал. Хотел было ему по-отечески пояснить его заблуждение. Да уж больно прыток оказался! Не дотянулся я до него дубинушкой. Оскотинился народ, озверел…

– А, по-моему, это уже просто… не народ, – покачала головой Анна Евграфовна. – Не русский народ… Разве может русский человек извергом быть? Нет, это не русский он, значит. Душой не русский.

– Боюсь, Аня, что именно и как раз русский, – ответил Николай, покручивая меж ладоней трость. – Только… перевёрнутый!

– Как ты можешь так говорить? Ведь они всё русское презирают и ненавидят! Церковь ненавидят! Христа!

– Именно! Дорогая моя, так неистово презирать что-либо только наш человек способен! Мы, русские, максималисты! У нас – или всё, или ничего! У нас в Бога верят так, что и людей за бесов чтить начинают, у нас святые иконы и мощи почитают так, что на пути к ним любого ближнего готовы смести и растоптать! У нас, если уж любят Россию, то лишь свою собственную, а, кто любит иную, тот уж и враг для нас! А уж если ненавидят, то всею душой! Так ненавидят, что не могут не разрушать! Но даже в этой ненависти остаются русскими. Только, повторюсь, перевёрнутыми. Добродетель, если её перевернуть, обращается в страшное зло. Так и русский человек. Коли он прямо стоит, так столп, так гений, так святой, на которого только молиться! Ну, а переверни его? Такая мразь получится, что хоть криком кричи. Нигде больше не увидишь такой жажды разрушения, уничтожения и даже самоуничтожения! Русский человек страстен! Он страстями одержим! Они его разрывают буквально! И, заметь, заметь, страсти-то что означают? Страдания! И как верно это! Ведь мы же первые и страдаем от страстей своих! Может именно оттого мы, русские, великие страдальцы… И вся Россия – страдалица. У нас ведь всё – страдальческое. Иначе не можем… Даже и отменнейшие мерзавцы страдают… Достоевский прав был, когда говорил, что первейшая наша потребность – страдать! А, вот, тот, кто страдать разучается, вот, тот уже, пожалуй и не русский… Не тот, кто все основы низвергает, Бога хулит, жжёт и убивает (этакий-то наш как раз), а тот, кто страдания не испытывает уже. Душевного страдания, страдания совести. Она в любом негодяе нашем сидит, а иной раз и пробуждается… Русский негодяй не бывает уж совсем без совести. Если без совести, то не наш… Не нашей души… Наша душа всегда свою черноту понимает… Коли перевёрнутая, так и гордится ею: вот, какой я мерзавец – свет обойди – такого второго не сыщешь! А, вот, коли не понимает, а лишь одну белизну видит, так не наша это душа…

– Папа, да ты, оказывается, философ? – Варюшка ласково обняла отца за плечи. – Никогда не слышала от тебя подобных изысканий.

– А что ж прикажешь делать, детка моя, если делать оказалось совершенно нечего? Философию всегда порождает безделье! – Николай назидательно поднял палец.

– Это вы верно заметили, – кивнул Игнат. – Вот, Серёжка мой всё хвилософствует, хвилософствует, а делать что учнёт – пиши «пропало». И на кой вся эта хвилософия, спрашивается? От лукавого все эти мудрствования, я так считаю. Ума палата, прибытку никакого ничему. Ни душе, ни телу. Как, вот, живут они теперь там в Москве? В голоде? Я ведь Серёжку знаю! Куска хлеба не найдёт. Сам с голоду пухнуть станет, и семью заставит. Вся на Лиду надежда. Хоть и профессорская дочка, а нашего норова. Звень-баба! А с Достоевским вашим я не согласен. Это, может, такие вот хвилософы страданий ишшут… А простой человек – жизни порядочной. Хорошей. И для себя, и для детей… Вот, мне бы годков двадцать теперь сбросить, так перекрестился бы и сказал, что нашёл то, что искал… – Матвеич крякнул и, кряхтя, установил крест в основание могилки. – Вот, Анна Евграфовна. Лучше прежнего!

– Спасибо тебе, Игнат, – поблагодарила Анна Евграфовна. – Ты бы для деток взял гостинцев каких. За труды…

– Бог с вами! – Матвеич замахал руками. – За такие труды разве кладбишшенские берут или нехристи! Не обижайте. Не знаю, как у кого, а у меня-то пока ни душа, ни голова не перевернулись.

– Да ведь я от души!