Претерпевшие до конца. Том 1

– А ведь окажись я с отцом, они бы и меня… Так же… – с расширенными от ужаса глазами повторяла она.

А когда через несколько дней толпа подошла к дому, сидела, словно окаменев. И ждала. Когда ворвутся… И напрасны были все попытки успокоить, что Николай Кириллович никогда не позволит, чтобы случилось страшное. В то, что муж сумеет обуздать обезумевших людей и защитить от них дом и семью, Анна Евграфовна верила твёрдо. Сама она вместе с дочерьми всё то время, что Николай говорил со смутьянами, молилась перед образами, прося Пречистую оборонить их дом.

Николай мужиков утихомирил. Умел он говорить с ними, как никто. А окрест по многим усадьбам красный петух прошёлся… И во многих угрозами натравливали большевики крестьян на помещичьи гнёзда: «Не пойдёте – так всю деревню сожжём!» И если старался кто в грабеже не участвовать, так наседали: «Хоть щепку да возьми из имения: чтоб отвечать – так всем, скопом!…» В усадьбе князей Лохвицких – ещё одна трагедия! Приехали туда что-то забрать из города двое старших сыновей князя. Отговаривала их мать да без толку! Не верили бедные юноши опасности – всегда в ладу с крестьянами жили. А те пришли. Предводительствуемые комиссаром. «Милосердие» проявили, дав князьям помолиться перед смертью. А потом убили. Заколов вилами…

В Глинском же ещё несколько месяцев прошли мирно. Когда прогрелась земля, сами насадили огород. Это нисколько не в тягость было. Всю жизнь Анна Евграфовна разводила цветы в просторной оранжерее и на многочисленных клумбах. Ухаживала за ними сама, не щадя рук. Так что не привыкать было к такому труду. Не сложнее сажать картофель и редис, чем астры и левкои… Помогали и девочки, и Жорж, и старый верный Ферапонт, и Аглаша. Николай из-за ревматизма опасался подобных работ.

Как-то утром пошла Анна Евграфовна навестить могилу старшего сыночка Мити. Свежих цветов посадить, прополоть старые. Пришла и пошатнулась. Чья-то ненавидящая рука уже навела «порядок». Все цветы были оборваны или просто вырваны с корнем и брошены рядом, сломанный крест также валялся поодаль.

В первый раз за весь этот многотрудный год дала Анна Евграфовна волю слезам. Не вмещалось в сердце такой бессмысленной злобы ко много лет назад умершему мальчику-страдальцу. Рвалось оно от обиды. Добро бы украли что из дому, но вот так… надругаться над могилой ребёнка…

– Что им сделал мой бедный мальчик? Откуда такая ненависть к нам? – всхлипывала она позже, когда кликнутый Николаем Матвеич принялся выстругивать новый крест.

– Полноте вам убиваться, Анна Евграфовна, – отозвался Игнат, сердито отгоняя назойливых кровососов, мешавших его работе. – Мало ли дураков и разной гнили шныряется! Поди пьяные до последней возможности были. Найти бы да отодрать хорошенечко, чтоб долго хребтиной помнили…

– Да ведь прежде-то никогда не бывало такого!

– Что говорить, Анна Евграфовна, оскотинился народ. Время такое… Бесятся. Глядишь, перебесятся – да за ум возьмутся. Нельзя ж всю жизнь только безобразить и кровь ближних пить. Образуется!

– Так уж и нельзя? – усмехнулся Николай. – Вон, сколько разных кровососов в природе встречается! И ничего!

– Так то ж насекомые…

– А иные люди почище клопов будут. Вон, Акишка! Всю жизнь живёт – пальцем не шевельнёт. Со своей Кобылой.

– Сивые-то? Сивые-то – да… – раздумчиво почесал в затылке Матвеич. – Но это дело другое. Рвань, пьянь… Паразиты – одно слово. Такие везде попадаются и всегда. И что! На кой сеять-жать, если можно к соседу поскрестись и кусок слёзно выклянчить? Кобыла по ентому делу большая мастерица! Ей и не хочешь давать ничего, да так привяжется, так заскулит, что сунешь, скрепя зубы, чего ни на есть. А им много ль надо? Оборвыши их всю дорогу без порток и босы бегали – чумазые, что твоя чушка. Сами – самогонка есть, корка на закуску тоже. Сынок их ещё… Выродок шестипалый… Тоже пьянь хорошая. А форсу! Он, видите ли, на хвронте в партию большевиков записался! Будем, говорит, тутотка новую жисть устанавливать! Гадёныш сивый… Комбед… Установили новую жисть! Соли и то не добудешь при ней… Потому как всё по распределению! И ведь, главное, когда берут продразверстку, то это с нас, а не с бедноты. А когда что-либо дают, то это – бедноте, а нас – мимо. Распределение! Вот уж, действительно «коммуна»: кому – на, а кому… – Матвеич покосился на барыню и махнул рукой, не докончив.

– И такие, по-твоему, образумятся?

– Да нет, конечно. Горбатых только могила исправит, знамо. Я о тех, которые сейчас сгоряча лютуют. Ну… как во хмелю, что ли, которые.

– За что они нас так ненавидят? – снова спросила Анна Евграфовна, заботливо расчищая могилку, чтобы посадить принесённые маргаритки.

– За всё, Аня. За всё, что есть у нас, и нет у них.

– Верно, Николай Кириллович. Больно уж зёнки завистливые у людей на чужое добро. Это и не только у Акишек, это и у вполне себе порядочных людей. Своего ить завсегда мало кажется, а чужой кус – больше и слашше.

– А ты, Матвеич, тоже другим завидуешь?

Игнат тонко ухмыльнулся в седеющие усы: