Преторианец

Он откинулся на спину, вытянул руки за голову, придерживаясь за деревянное изголовье кровати. Она оседлала его, склонилась вперед, покачалась немного, впуская его поглубже в себя. Волосы липли ей на лоб. Он приоткрыл губы, и в рот ему скользнул тугой сосок, и он всосал в себя пот с ее груди, услышал ее стон и влажное чмоканье ее тела. Вкус ее груди на миг воскресил в памяти Каир, и он оттолкнул ее от себя, а она проговорила задыхаясь:

— Еще немножко…

Он держался, пока мог, но в конце концов сдерживаться стало невозможно, и она стала целовать его, тихонько постанывая у его губ, и он выпустил жесткое изголовье и крепко прижал ее к себе, чувствуя под ладонями скользкую от пота спину.

Она вытянулась на нем, набросив на спину угол покрывала, прижимая его своим телом, словно опасаясь, что он сбежит. Прошло немного времени, и ее тело напряглось, и все началось заново. Он слышал, как скрипит на ветру вывеска гостиницы, видел отблеск уличного фонаря на забрызганном каплями окне. Она тянула его к себе, но он уже вспомнил фонарь, раскачивающийся на ветру в дождливую ночь, и одинокого часового под ним…

Час спустя они, завернувшись в шерстяной плед, стояли рядом у окна, всматриваясь сквозь капли в вымытый дождем дворик «Красного льва».

Голые стебли плюща под ветром шевелились, словно змеи, какая-то веточка постукивала по стеклу. Камни мостовой блестели, как галька на дне ручья.

Сцилла прихлебывала выдохшееся шампанское из припасенной ею для такого случая бутылки. Они откупорили ее, прежде чем лечь в постель, и теперь на дне оставалось совсем немного. Восторг, всепоглощающее эротическое наслаждение, обретенное ими в возобновлении телесной близости, тоже остывал, но другая, пусть не столь радостная близость, стала только сильней.

Годвин в безрассудном стремлении продлить эту минуту сказал, что любит ее.

Она мимолетно улыбнулась, плотнее завернулась в плед, вздрогнула:

— Подумай, как уютно стало бы здесь, если бы огненное слово — слово, оживляющее то теплое рыжее существо, без которого не можем обойтись мы, горожане, — если бы огненное слово проникло в темные глубины Англии.

— Ты замерзла.

— Первый раз угадал.

— Шестое чувство подсказало.

Она села на кровать, откинулась на подушку, спрятала под одеяло ступни и колени.

— Как ты после того падения? Не ушиб голову?

Она взяла его за руку.

— Нечего ушибать. Сплошное железо.

— Какой ты дурачок. Теперь всю жизнь будешь сыпать глупыми шутками.

— Тогда начинай к ним привыкать.

— Наверняка Монк Вардан говорил не всерьез. Ты — нацист! Подумать только!

— Ну, выглядело это вполне серьезно.

— Кстати, у меня тоже небольшая проблема, — сказала она.

Он почувствовал, как сердце вздрогнуло в груди, словно запнувшись.

— Что за проблема?

— Слушай, я понимаю, как глупо это выглядит, но… помнишь письмо, которое подбросили тебе на квартиру? Насчет нас, и что собирается сделать отправитель, если…

— Я стараюсь не забывать об угрозах подобного рода.

— Милый, постарайся не подражать героям пьес-однодневок. Я тебя очень люблю, правда, люблю, но высокопарный тон так быстро приедается…

— В таком случае придется мне покончить с собой. Все прогнило, ничего веселого в жизни не осталось, и другого выхода нет. Так лучше?

— Немножко. Так вот, я думала о том письме…

— И?

— За мной следят. Наблюдают. Я ночью видела человека, наблюдающего за домом. И уверена, что он уже попадался мне на глаза у театра, после спектакля… Уверена. Так что, пожалуйста, не говори, что мне мерещится.

— Давно ты заметила?

— Примерно три недели.

— Примерно тогда, когда я стал подавать признаки жизни?

Она кивнула:

— Потому-то я и вспомнила про письмо. Пока ты был в коме… ну, в том состоянии ты вряд ли смог бы ко мне вернуться. А когда ты очнулся… ну, ход моих мыслей можешь проследить сам. Это стало просто вопросом времени.

— Но кто мог знать, в каком я состоянии? Что я прихожу в себя?

— Каким-то образом люди всегда узнают.

Сцилла беспомощно пожала плечами.

— Кое-кто, конечно, знал. Знал Монк…

— Какое ему дело, что мы с тобой…

— Вообще-то его это касается больше, чем кажется с первого взгляда.

— Ох, ничего не понимаю!

— Слушай, Сцилла, давай подумаем. Они считают, я в ответе за смерть всех участников операции. И в первую очередь Макса.

— Ты с ума сошел! Или кто-то другой… Этот ужасный Вардан, он, верно, рехнулся! Не могут они серьезно так думать, Роджер!

— Ну, меня они успели основательно напугать. Джек Пристли меня предупреждал. Почти прямо сказал: им нужен козел отпущения. И я же тебе рассказывал, Монк признался, что тут замешана политика.

— Но почему именно ты?

— Я единственный, кто остался в живых. Они убеждены, что немцам кто-то шепнул словечко. Значит, должен существовать шпион. На них оказывают давление, вынуждают найти шпиона. Я как раз подхожу.

— Просто потому, что тебе посчастливилось выжить?

— Не только поэтому, любимая.

— Что ты хочешь сказать?

— Монк знает, что у меня была причина желать смерти Макса.

— Ох, только не это…

— Ты.

— Ох, нет, Роджер! Значит, он это серьезно, да? Чудовищно…

— Да, чудовищно.

— Ты уверен?