Превращение. Сборник рассказов

Старик, словно находя в этом единственное развлечение, пугал Пальца ужасами каторги и рассказывал случаи строгого суда над контрабандистами, прослыть которыми сейчас было проще простого. Достаточно на самой утлой рыбацкой плоскодонке пристать к берегу там, где корона и Торговый союз не разместили таможенный пост.

– И всё это оттого, что покойный папаша короля детей делал, словно икру метал! Одних законных принцев и принцессок настругал десяток. Хорошо ещё для страны, что бо́льшая часть в детстве померли – на всех бы герцогств не набрали.

Старик откинулся на стену, поджал колени. Палец сидел в углу на корточках, слушал сокамерника и крутил деревянную пуговицу. Его руки привыкли быть занятыми работой. Привыкли держать что-то: черенок стамески, топорище, рукоять ножа. В последнее время нож был только столярным.

– Так вот, братушки нонешнего короля захотели куски побольше от короны оторвать. И организовали Лигу нравственности. Знаешь, из-за чего?

Старик взглянул на Пальца так, словно схватил за воротник и потряс, требуя ответа. Пальца это неприятно удивило. Давно уже никто не смотрел на него так, с такой силой во взгляде. Но эти чёрные бегающие глаза ничем не походили на другие, холодные в своей стальной серости.

Не ответить Палец не смог.

– Из-за фаворитов, – выдавил он. – Из-за Ва́ллета.

Одно это признание могли счесть государственной изменой. Оскорбление личности короля – по сути, измена. Рот старались не открывать, но за закрытыми дверями часто обсуждали короля, утопающего в вине и окружённого мужеложцами и проститутками с титулами.

– Из-за него, кормильца. Я его видел однажды. Гарцевал в свите короля. Красивенький, словно девица.

Помолчали.

– Народ – кто короля поддерживает: мол, законная власть, от богов, а кто и брата его, Гэнцорга с Лигой.

– А Торговый союз? – решился Палец на вопрос.

– А Торговый союз сейчас – сила! Деньги. Недаром Гэнцорг и Лига стараются его на свою сторону перетянуть. Предлагают полный контроль над колониями. А пока…

– А пока союз подчинён королю, обвинят в контрабанде в пользу Лиги, если не договориться с капитаном и купцами.

– Смышлёный ты парень! – одобрил старик, прополоскав смехом горло. – Очень тебе пригодится твоя смышлёность в шахте шириной с кротовую нору, где даже тебе придётся на глубине футов в триста работать стоя на коленях.

***

Стражник сдвинул шлем на лоб и почесал затылок.

– Тут ещё полурослик, оказывается, – сообщил он второму стражнику, который остался снаружи камеры. – Когда его сюда сунули?

– Да плевать на него, – голос второго звучал устало и недовольно. – Что теперь делать? Камера на двоих.

– Огрызок не в счёт. Давай сюда нового арестанта, – махнул рукой первый и хохотнул. – А в ужин две с половиной пайки закинем.

В камеру, подгоняя пинком, впихнули крепкого невысокого мужчину с синяками и царапинами на лице. Он оглядел камеру, соседей, ухмыльнулся.

– Веди себя хорошо, Бомми, – изображая заботливую бабушку, сказал ему стражник. – И нам не придётся наказывать тебя ещё раз.

Названный Бомми мужик скривился, изобразил угодливую улыбку, потрогал налитый кровью и похожий на крупную сливу ушиб под глазом.

Решётка лязгнула, стражники ушли.

– Мастер, это ты? – прошептал Бомми старику.

– Тихо! – голос старого узника потерял глумливые нотки. – Захлопни пасть!

Палец застыл в углу камеры. Бомми замолчал, закрыл рот рукой, но над ладонью сверкали глаза, и сам он излучал радостное нетерпение, словно восторженный ребёнок, от поведения которого именно сейчас зависит, попадёт ли он на ярмарку.

– Сядь в угол и засохни до полуночи, – старик шипением отогнал Бомми от решётки, которую тот попробовал потрясти. – Не привлекай внимания.

Палец отошёл в тёмный угол, ожидая развязки происходящей перед ним сцены.

Бомми нехотя сел у самой решётки так, чтобы видеть и камеру, и крохотную часть тюремного коридора.

Принесли еду. В этот раз три порции. Палец жадно съел всё, не разобрав вкуса, и вылизал плошку. Бомми отказался, и старик забрал его ужин.

Наступление полуночи ознаменовалось тихим боем далёкого колокола на ратуше.

Бомми, которого и так уже колотила дрожь от перевозбуждения, вскочил на ноги.

– Что с этим делать, мастер? – Он указал на Пальца. – Удушить?

Старик поднялся на ноги. Невысокий, тощий, словно сутулый подросток.

– Пригласить с собой.

Взгляды старика и Пальца встретились.

– Ты же понимаешь, что про тебя все уже забыли и выйдешь ты отсюда с приговором за первое попавшееся преступление, которое тебе припишут, чтобы отправить в Выземские шахты? Там всегда нужны работники. Гномы и половинчики. Там такие глубокие шахты и такие низкие потолки!

Палец это понимал. Примеров из его прошлой жизни он помнил немало.

– У меня есть работа для полурослика, – продолжил старик. – И я знаю, что ты справишься. Я знаю тебя.

Волосы старика принялись темнеть от корней, словно на макушку ему лили чёрную краску. Борода тоже темнела, и из неё на пол сыпались клочки волос.

Палец отступил на шаг.

Сутулость исчезла; нос, словно он из мягкой глины, под невидимыми руками скульптора менял форму, превращаясь из бугристой картофелины в хищный клюв.