Превращения Арсена Люпена

– Хорошо, – сказала она с волнением, и было видно, как важна для нее эта победа, – хорошо… Он в наших руках… И на этот раз не ускользнет.

– Что нужно делать? – спросил Леонар.

– Перенесите его в шлюпку.

– А если он позовет на помощь?

– Подготовьте кляп… Но он будет молчать. Действуй.

Леонар подошел к ней, пока остальные занимались пленником:

– Разве ты не поедешь с нами?

– Нет.

– Почему?

– Я тебе уже говорила: я жду Доминика.

Она включила лампу и сняла абажур.

– Как ты бледна! – сказал Леонар, понизив голос.

– Может быть, – ответила она.

– Это, конечно, из-за той малышки?

– Да.

– Значит, Доминик все-таки как раз сейчас делает свое дело? Но может, еще есть время помешать этому…

– Даже если бы время и было, – возразила она, – мое намерение все равно бы не изменилось. Решение принято. Уходи.

– Почему мы не можем дождаться тебя?

– Потому что единственная опасность исходит от Рауля. Как только он окажется на яхте, под надежным присмотром, бояться будет нечего. Ступайте прочь, я хочу остаться одна.

Она открыла им окно. Похитители без труда перешагнули через подоконник, прихватив с собой пленника.

Калиостро затворила ставни, а потом окно.

И в эту минуту в церкви зазвонил колокол. Женщина стала считать удары. На одиннадцатом она подошла к двери в сад и напрягла слух. Послышался тихий свист, на который она ответила, топнув по каменному полу коридора. В дом вбежал Доминик. Они вернулись в комнату, и слуга сразу же, прежде чем она успела задать свой страшный вопрос, пробормотал:

– Готово.

– Ах! – потрясенно пролепетала Калиостро и, покачнувшись, опустилась на стул.

Они долго молчали. Наконец Доминик проговорил:

– Она не страдала.

– Не страдала? – повторила Калиостро.

– Нет, она спала.

– И ты… уверен?..

– Что она мертва? Черт побери! Я ударил ее прямо в сердце, три раза! А потом набрался смелости и остался… чтобы убедиться… но это было лишним… она не дышала… а ее руки стали ледяными.

– А если ее сейчас обнаружат?

– Это невозможно. К ней в спальню входят только утром. Так что утром… узнаем.

Они не смели смотреть друг другу в глаза. Доминик протянул руку. Она достала из-за корсажа десять банкнот и протянула ему.

– Спасибо, – сказал он. – Знай я заранее, как будет, ни за что бы на это не пошел. Что мне теперь делать?

– Уходить. Если побежишь, нагонишь остальных прежде, чем они сядут в шлюпку.

– Они с Раулем д’Андрези?

– Да.

– Хорошо. Этот малый за две недели доставил мне много хлопот своей подозрительностью. А!.. Еще одно… Что с драгоценностями?

– Они у меня.

– В надежном месте?

– В банковском сейфе в Лондоне.

– Их много?

– Полный чемодан.

– Черт возьми! Значит, моя доля – больше ста тысяч франков?

– Больше. Но поторопись… Если только не хочешь подождать меня…

– Нет-нет, – поспешно ответил он. – Мне не терпится оказаться подальше отсюда… как можно дальше… А вы?

– Я посмотрю, нет ли здесь опасных для нас документов, и присоединюсь к вам.

Доминик ушел. Калиостро бросилась к столу и стала рыться в ящиках… затем обыскала секретер и, ничего не найдя, обшарила карманы одежды, висевшей на стуле у кровати. Ее внимание привлек бумажник. Она обнаружила в нем деньги, визитные карточки и фотографию. Фотографию Клариссы д’Этиг.

Жозефина Бальзамо долго смотрела на нее – без ненависти, но с тем суровым выражением лица, которое ясно говорило: она не простила.

Потом она стояла, устремив взгляд куда-то вдаль, словно поглощенная каким-то жутким зрелищем, в то время как на ее губах играла нежная улыбка.

Перед ней было зеркало. Опершись о мраморную доску камина, она всмотрелась в свое отражение. Ее лицо просветлело, словно она осознала собственную красоту и обрадовалась. На ней была грубая коричневая шерстяная накидка с капюшоном, откинутым на плечи; волосы, как всегда, скрывала тончайшая вуаль, которую она низко опускала на лоб, в подражание «Мадонне» Бернардино Луини.

Несколько минут Калиостро смотрела на свое отражение. А потом снова погрузилась в глубокую задумчивость. Колокол пробил одиннадцать с четвертью. Она не двигалась. Со стороны казалось, что она спит, спит с широко открытыми глазами и застывшим взглядом.

Однако мало-помалу эти глаза ожили, взгляд стал сосредоточенным. Так бывает в некоторых снах, когда все бурные и бессвязные мысли постепенно кристаллизуются в ясную идею, а видения обретают плоть реальности. Но в этой реальности была какая-то странность, которую она тщетно пыталась осознать. То, что озадачило ее, было связано с альковом, где стояла кровать Рауля, скрытая пологом. И за этим пологом угадывалось свободное пространство, некий проход, потому что ткань вдруг заколыхалась, словно ее касалась чья-то рука.

Но вот она показалась… а за ней и вторая… и наконец из-за полога появилась голова.

Жозефина Бальзамо, привыкшая к спиритическим сеансам, где из темноты являются призраки, произнесла имя человека, которого ее испуганное воображение заставило выйти из мрака. Призрак был в белом и то ли улыбался, то ли насмешливо щерился.

Жозефина пролепетала:

– Рауль… Рауль… Чего ты от меня хочешь?

Призрак отдернул полог и прошел вдоль кровати.