Король настолько вял и ленив, что остается спокойным, и, может быть, это спокойствие спасает его. Он отвечает, что сделает всё, что предписывает ему Конституция. Ему предлагают в знак покорности надеть красный колпак революции, и он его надевает. Он так и стоит три с половиной часа и терпеливо выслушивает угрозы и крики негодования. Только около восьми часов вечера, несколько успокоившись, толпа покидает дворец. Король приходит в себя и подает Законодательному собранию протест, но он не делает самого главного. Он не снимает запрета с декретов. Он не возвращает министров. Он делает хуже: он окончательно выбирает Кобленц вместо Парижа.
Понятно, что патент оружейника выправляют только два дня спустя. Кассир предъявляет его в казначействе. Деньги готовят. В этот момент входит новый чиновник и налагает новый запрет. Кассу закрывают. Ордер на выплату ста пятидесяти тысяч ливров остается в казначействе. Кассир возвращается с пустыми руками.
Только тут проясняется, что за всей этой волокитой министров и министерских чиновников укрываются откровенные жулики, каких хватало и во времена так называемой тирании и каких расплодила безмерно новая власть, давшая народу свободу, словно затем, чтобы в первую очередь эта свобода пошла на пользу разного рода ворью. Пьеру Огюстену предъявляется иск уже откровенного проходимца. Видите ли, ружья уложены в ящики. Владельцу ружей ящики были поставлены, но не оплачены. Стало быть, следует первым делом оплатить ящики, а потом получить право на ружья.
Всё это, разумеется, чушь. Ящики оплачены, их стоимость включена в общую сумму, которую Пьер Огюстен уже уплатил. Таков был уговор. Но лишь уговор. Раздельная сумма за ящики и за ружья не была вписана в договор. Теперь у Пьера Огюстена нет на руках документа, которым бы он мог разоблачить подлеца. Приходится доставать документ.
Только теперь Пьер Огюстен раскрывает глаза. Да, действительно, причина не в министрах и не в чиновниках министерства. Первопричина в барышниках, в спекулянтах, которые пронюхали, что на этих ружьях можно заработать изрядные деньги, и потому решили прибрать их к рукам.
Он честный коммерсант, проверенный финансист, который пользуется не только во Франции, но и в Европе кредитом, чуть ли не беспредельным. Он терпеть не может разного рода аферистов и жуликов. Он всегда их презирал и выводил на чистую воду. Выводит их и теперь. Его адвокат добывает нужные документы. Дело передается в суд. Ответчик в суд не является, пользуясь неразберихой и смятеньем умов. Суд не торопится преследовать его по закону, то ли тоже захваченный неразберихой и смятеньем умов, то ли подкупленный теми, кто стоит за ответчиком.
Тем не менее барышникам становится ясно, что Пьер Огюстен одолевает любые преграды и вот-вот доберется до ружей, которые им ах как не хочется упускать. Тогда они раскрывают карты. Они предлагают договориться по-дружески и дают за ружья приличную цену, меньшую той, которую он должен получить с министерства, но вполне достаточную для того, чтобы покрыть все издержки.
Из Гааги возвращается его представитель. Пьер Огюстен вводит его в курс здешних дел, и тот дает ему дельный совет:
– Как ни прискорбно, но вам прямо необходимо избавиться от этого ужасного дела. Недоброжелательство в Голландии, как и здесь, таково, что вы потратите всё ваше состояние, но разрешения на вывоз вам всё равно не дадут. Франция вам вредит, а Голландия держит сторону Австрии. Как же вам в одиночку выпутаться из этих сетей?
В одиночку? Да он всю жизнь борется в одиночку. Борется с парламентом. Борется с королем. Борется с английскими происками, когда вооружал повстанцев в Америке. Борется с цензурой, когда издает полное собрание сочинений Вольтера. Он не умеет, он не привык отступать. Правда, на этот раз все обстоятельства настолько против него, что его одолевают сомнения. Он почти соглашается:
– Наши министры не отвечают ни за что и не занимаются ничем, кроме внутрипартийных интриг. Они не имеют никакого отношения к общественному благу. Здесь такой беспорядок, что душа содрогается от тяжелых предчувствий! И таким путем они думают утвердить Конституцию? Клянусь, они её не хотят!
Его собеседник подхватывает:
– Если бы вы согласились уступить ружья на месте по самой высокой цене, отпали бы все затруднения. Вы вернули бы свои деньги с громадной прибылью. А самое главное, ружья забрали бы оптом, как и вы его покупали, без мороки и сортировки.
И этот человек прав, прав тысячу раз, если смотреть со стороны частной выгоды, которую под видом общего блага утверждает новая власть. Только вот для Пьера-то Огюстена общее благо не пустые слова. Ради этого общего блага он всегда жертвовал своей выгодой. Готов пожертвовать и теперь:
– Для меня это уже не торговое предприятие. Тут задет мой патриотизм, моя честь. Скажу больше – характер. Они поклялись, что ружья не будут доставлены. Я поклялся, что их не получит, кроме французского народа, никто.